Рукотворное море - [44]

Медленным движением он погладил женщину по спине, отодвинул ее и, глядя перед собой остановившимися глазами, пошел в дом.

В просторной комнате на полу лежали три мертвых немца. Лица их почернели, сведенными в судорогах руками они, казалось, все еще рвут на груди свою одежду. У стены на сдвинутых лавках покоилась мертвая женщина и по бокам ее дети: ребенок, который, вероятно, только начинал ходить, и мальчик лет десяти. Рядом лежал окровавленный старик. На столе стояла круглая банка из-под монпансье, на табурете сидел мужчина, перепоясанный поверх штатского пальто военным ремнем, и писал акт.

Медленным движением возница стянул шапку с головы и упал на колени возле трупов жены, детей и старика. На его белом лбу выступили крупные капли пота.

Феклушин стоял, смотрел и не знал, что делать.

2

В панике внезапного отступления немцы подожгли деревню. Ветер погнал пламя к огородам, и левая сторона осталась нетронутой.

Марья Спиридонова с двухлетней дочкой на руках сидела на лавке у стены и ждала старика отца, который пошел добывать лошадь. Вещи давно были уложены. Где-то рядом не переставая била немецкая батарея, но к выстрелам и взрывам здесь давно привыкли, и маленькая дочка продолжала спать. Она проснулась и заплакала от тишины, когда батарея внезапно умолкла. Сын Спиридоновой Колька не обращал внимания ни на что. Он разбирал свое богатство — стреляные гильзы, перочинный ножик и три разноцветных стеклышка от сигнального фонаря. Потом он попросил есть.

Спиридонова достала кусок хлеба, а за солью, чтобы не развязывать мешок, пошла к полке у дверей в сени. Доставая соль, она увидела круглую банку из-под монпансье, и вспомнила волков и прошлую весну, и сказала про себя, точно перекликалась мыслями с мужем: «Четвероногих травили, а двуногие пришли…»

Потом дверь распахнулась, и в комнату вошел худой офицер в черном нагольном полушубке. Он оглядел комнату, затем высунулся наружу и крикнул что-то на своем языке.

Два немца в касках, обмотанных мохнатыми полотенцами, с шерстяными носками вместо варежек, втолкнули в избу разутого, окровавленного старика.

Спиридонова попятилась и, не глядя на полку, на ощупь поставила обратно кубышку с солью, рукой она обхватила сына и крепко прижала к себе, чтобы он не увидел, кого привели немцы. Это был ее старый отец, который пошел искать лошадь. Старик взглянул на Спиридонову безразлично и спокойно, как на чужую.

Офицер сел на лавку, выставив ноги с худыми коленями, и приказал подвести старика.

— Зачем брал лошадь? Ну! — старательно выговаривая русские слова, спросил он с брезгливым равнодушием.

Старик не ответил. Не поднимаясь со скамьи, немец вытащил из-за борта грязного полушубка, прожженного на лопатках, шоферские перчатки с раструбами и неторопливо стегнул старика по лицу.

Старик молчал.

— Я спрашиваю! — взвизгнул офицер и закашлялся.

— Хотел ехать, — односложно ответил старик.

Уняв приступ кашля, офицер смахнул слезы и спросил раздраженно:

— Куда? Зачем? К партизанам? Говори!

Отец Спиридоновой покачал головой.

— Партизанам я такой ненужный, — сказал он.

— Имя? Фамилия? — спросил офицер и, снова не выдержав медлительности деда, закричал: — Я имею спрашивать! Быстро!

Старик поднял глаза и неторопливо сказал:

— Кому надо — знают. А тебе ни к чему.

На улице, близко от дома, взвизгнула и разорвалась мина. Офицер вздрогнул, сморщился и махнул солдатам. Тут же он повернулся к Спиридоновой и сказал:

— Давай кушать быстро.

Солдаты повели старика, подталкивая пинками, и Спиридонова услыхала два коротких выстрела у выхода из избы. Она продолжала стоять у стены, словно ждала, что отец вернется. Сердце отказывалось верить, что смерть так просто нагнала его у двери собственного дома, между вопросом о фамилии и приказанием подать еду.

— Быстро! — снова сказал офицер. — Надо ехать. Сало, масло, молоко.

Спиридонова оставила Кольку, положила девочку на узлы с вещами и достала все, что у нее было.

— Мало, — сказал немец. — Давай еще.

В печке стоял котелок с пшенной кашей. Спиридонова припасла кашу, чтобы поесть перед самой дорогой. Она пошла к печке за котелком, дверь в сени оставалась приоткрытой, и взгляд ее упал на банку с отравой. Она оглянулась. Офицер сидел на лавке, уперев локти в острые колени, и близоруко разглядывал свои ладони. Быстрым движением Спиридонова сняла банку с отравой и густо посыпала кашу. Она понесла ее к столу, перемешивая деревянной ложкой.

Стуча ногами, ежась от холода, вернулись солдаты, которые расстреливали старика.

Офицер зачерпнул ложкой кашу и поднес ко рту. Спиридонова затаила дыхание. Новый приступ кашля помешал офицеру. Он бросил ложку, согнулся и кашлял, упершись руками в острые колени.

Солдаты нарезали хлеб, сало. Половину каши один из них выложил на тарелку и пододвинул офицеру. Затем солдаты вытащили ложки. Офицер остановил их. Не в силах, говорить из-за кашля, он показал пальцем на Спиридонову. С тоской Спиридонова ждала. Неужели она вызвала подозрение? Офицер унял кашель, но не стал есть. Он изнервничался на этой войне. Он стал осторожным, как человек, бредущий впотьмах возле открытого погреба. Он посмотрел на Спиридонову и сказал: