Рукотворное море - [168]

— Так как же, товарищ Кошкарев? — спросил Шатунов.

Заведующий потянулся, зевнул.

— Ты еще здесь? — удивленно сказал он. — Да ты, я вижу, шустрый.

Он положил левую руку на плечо Шатунову, а правой взял его за подбородок, как ребенка. Взгляд у заведующего был добрый и немного насмешливый.

— Не возвращаться же мне назад, — сказал Шатунов, — ведь я пешком перся.

— Ну, это не резон. Ты — дядя вострый и назад можешь, — но тут Кошкарев задумался, поскреб небритую щеку и промычал: — Куда же тебя взять?

— Нас теперь двое, — сказал Шатунов и показал на Ваньку.

Кошкарев всплеснул руками и рассмеялся.

— Откуда ты его взял? Ай-я-яй! Вас еще целая артель наберется! — И, покачивая головой, он вынул из кармана блокнот и написал записку. — Техника Уткина найдешь. Тут на вас двоих. Он устроит.

Кошкарев сошел с крыльца, закричал страшным голосом на собаку, отчего та испуганно поджала хвост, затем подозвал ее, присев на корточки, погладил и, насвистывая, вразвалку направился к шахте.

Шатунов насмешливо посмотрел ему вслед и сказал:

— Вот мы и без водки обошлись.

Они пошли между пней, по кустарнику, туда, где видны были кучки земли и лошади с таратайками. Там было шумно. Громко кричали люди, ржали лошади, звенели лопаты. Коннозабойщики в глубине котлована рыли землю, выбрасывали ее на широкую берму[12], отсюда другие бросали уже прямо в таратайки. Возчик отвозил породу в сторону, опрокидывал таратайку на оси, земля высыпалась; постучав лопатой о днище, он хлестал лошадь, и пустая таратайка переворачивалась и становилась правильно на оси.

Техник Уткин оказался молодым парнем в брезентовой робе, измазанной в глине. Он поднялся с бермы, когда Шатунов его окликнул, и подошел к ним. Прочитав записку, сказал:

— Здесь, ребята, дело нелегкое. Тут вон какие сударики орудуют. Ну, да вы, видно, поладите.

Он покачал головой и пошел в контору.

…Работа пришлась Ваньке по душе. Взяв лопату в маленькой кладовке, сколоченной возле разреза, он спускался вниз и, плюнув на ладони, рыл землю. Красноватого отлива земля тяжелыми ломтями ложилась на лопату; не оборачиваясь, он приподнимал ее, швырял через плечо на берму. Рядом с ним работал Шатунов.

Все было очень просто. Кончив смену, они складывали лопаты в кладовку и шли в барак.

В длинном и сыром бараке было темно от махорочного дыма. Посредине возвышалась большая обмазанная глиной плита. Вокруг трубы на проволоке сушились портянки. В четыре ряда, вплотную одна к другой, стояли койки. Люди спали на них, как на нарах, — локоть к локтю. Но мест все равно не хватало. Спали посменно.

Похлебав щей, которые готовила грязная стряпуха, рабочие заваливались на койки, орали песни, переругивались по каким-нибудь пустякам, потом спали. В дальнем углу, который занимал Мысов со своими ребятами, стоял большой стол. Каждый вечер вокруг стола рассаживалась мысовская артель. Появлялась водка, они пили до ночи.

В субботу барак пустел. Котомошники расходились по домам, кто в Тагил, кто в Черноисточинск, а кто еще дальше. В бараке оставались мысовские ребята, Шатунов да Ванька. Ванька не хотел возвращаться домой, Шатунов делился с ним харчами так же, как делали ребята Мысова.

Однажды в барак пришел техник Уткин. Он пробрался между койками в угол Мысова. Мысов сидел на лавке, упершись левой ногой в койку, а с правой Илюшка Чихлыстов, лодырь и холуй, стягивал сапог.

— Здорово! — сказал Уткин.

— Здорово, корова, — кряхтя ответил Мысов, — что скажешь?

— Отдыхать собираешься?

— Что ты, друг ситный, кадрель плясать!

В бараке заржали. Илюшка снял сапог и взялся за второй. Уткин сел на лавку и толкнул Чихлыстова в лоб. Тот выпустил сапог и сел на пол. Мысов, подбоченившись, смерил взглядом Уткина.

Уткин спокойно усмехнулся и сказал, что раз человек пришел по делу, значит, сапоги могут и обождать. Он рассказал свой план разделения труда в артели. Мысов слушал его с презрением, но потом заинтересовался.

— Это что же, ваше предложение или приказ хозяев? — спросил он.

— Пока — мое, — ответил Уткин, — ваша выгода.

Мысов засмеялся, протянул Илюшке ногу и сказал:

— Ты нам выгоду не указывай. Мы сами с усами. — И, поднеся кулак к носу Уткина, пробурчал: — Тоже мне, интеллигенция. Бутерброд с салом.

Два раза в неделю из Тагила приходила молодая курносая девушка, студентка педтехникума, и учила желающих читать, писать и четырем правилам арифметики. На табуретку ставили вделанный в раму лист кровельного железа, за стол садились коннозабойщики — молодые и старые с бородами до стола, когда они сидели на лавке. Учительница раздавала тетрадки (она носила их с собой, так как оставлять здесь нельзя было — раскуривали на цигарки), вынимала мел и начинала писать на синеватом железе буквы. Ваньку заинтересовало это дело, и он попросил учительницу, чтобы она его тоже записала в группу. Он стал учиться вместе со всеми и вскоре уже умел написать «мама». Это было удивительное ощущение, когда он написал как-то слово и показал Шатунову, ничего не говоря, и тот прочел громко и удивленно: «мама».

Как-то вечером после урока, когда в бараке никого не было, Ванька вспомнил о доме. Давно не был он дома. А дома все-таки было не так уж плохо. Пища была гораздо лучше. Мать была. Можно было уйти на чердак и сидеть там. Внизу улица видна. Или на сеновал под крышей коровника. Вечером по городу можно было гулять. Люди перед воротами на лавочках сидели…