Рукотворное море - [12]

Тут же валялись пулеметные ленты.

Вот так выглядит война — с рассыпанными на части самолетами, с пушками, у которых под самый корень сорваны стволы, с танками со снесенными орудийными башнями, с листовками, усеявшими поле, с окровавленным тряпьем, пробитыми касками, неубранными полуразложившимися трупами, сожженными, перепаханными бомбежками и артогнем деревнями.

И вот мы живем в немецких землянках на пепелище деревни Новый Брод.

Ночью подмораживает — и под ногами хрустит иней и тонкий лед, а днем развозит, так что ходить можно только по кочкам, покрытым навозом и соломой, — под ними оледеневший снег.

Дни стоят ясные, полнолуние, и почему-то кажется, что войне может не быть конца.

Рыбка — человек с томными, проникновенными глазами.

Говорит: «газэта». Пишет: «фторой». Оценивает все с точки зрения полезности для организма. Любит разговаривать на медицинские темы и уважает все научное.

Написан первый опус «Знамя»[7]. Заказан опус на тему: приказ командира — закон.

Привычка ныть так прочно укоренилась во мне, что я испытываю большое неудобство оттого, что не с кем поговорить по душам, поплакаться в жилетку.

Почти каждый разговор с бывшим военным начинается со слов: «Когда я вышел из окружения…»

Человек потерял жену. Разыскивал ее безрезультатно. Выяснилось — она находилась в семи километрах от нас.

Дорога, по которой нам снова пришлось ехать, ужасна, а я выехал с температурой. Пронесет или нет?

Ночка в срубе в лесу, на болоте. Рядом — хорошие ребята-десантники.

Рассказ генерала о группе немцев, наскочивших на КП СД. Они захватили двух связных — один убежал, а другой ел кашу и не успел убежать. Немцы были так голодны, что стали есть кашу тут же в лесу. Их взяли в кольцо автоматчики.

Вместо стекол в блиндаже вставлены бутылки. Лампы сделаны из небольших артиллерийских гильз. В старое отверстие вставлен лоскут шинельного сукна.

Вспоминается ивантеровский Гофман, герой ненаписанного романа.

Опять командировка. Ночь в блиндаже офицерской связи. Вторая ночь в блиндаже знаменосцев. Ходили в первый полк пятой дивизии. Утром вышли в восьмую дивизию.

Переправа в Кобылкино на понтонных лодках. Разрушенный мост рядом. Тащит понтон катерок. Команда на переправе вся в ладных тулупах. Кто они, интересно?

Ловать быстроходна. Коричневая вода. Шел мелкий, битый лед. Потом пошла крупа. На западе были видны широкие дождевые полосы.

Вполне сносно прошли всю дорогу и выяснили, что двигались назад параллельно шоссе, к переправе. Узнали по открывшейся пойме реки, по четырем колесным пушкам, которые стояли на шоссе.

Немецкая могила неизвестного солдата, каска.

Вернулись назад, прошли через болотистый лес на дым костра. И пошли дальше. С кочки на кочку, по веткам, по случайно сваленным стволам.

И когда казалось, вот КП — началась самая отвратительная дорога.

Отвели нас в блиндаж для приезжих. Опять оконце, застекленное белыми бутылками, стены и пол в плащ-палатках.

Пришли в двадцать пятый полк мокрые выше колен. Нам развели костер, и мы сушились.

Пулеметная очередь, точно палкой кто-то проводит по железной изгороди. (Это потом я увидел в картине «Неаполь, город миллионеров», когда Тото проводит палкой по изгороди.)

Когда мы шли в пятую дивизию, было еще много снега, и мы видели тогда два скелета и винтовку, воткнутую в снег стволом.

Когда мы шли обратно, снег сошел полностью, и пред нами открылось поле некошеной ржи, покрытое десятками скелетов. Видимо, здесь был бой в прошлом году. Винтовка, воткнутая в снег, теперь лежала плашмя.

Был светлый, весенний день, и дорога шла через поле боя.

Прикурили мы от магнето с танка — на нем установлена гильза с ваткой, пропитанной бензином, которая вспыхивает от искры.

Окно маскируем фанерой с надписью и указательной стрелкой.

Топим палками от могильных крестов.

Ночевали в госпитале, размещенном в селе Семеновщина. Выехали вчера на совещание в Валдай, и машина сломалась. Мы сидели сперва в небольшой лощинке, где Докторов, редактор дивизионной газеты «За отечество», варил рисовую кашу.

Потом мы застряли еще раз, когда наступила темнота. Пешком мы прошли километров семь через ручей, по снежным сугробам, утыканным дощечками о минах. Мы видели издали огонь зениток, полет трассирующих снарядов, похожих на искры мультипликационных костров и просто на искры из труб.

Ночью в Валдае была тревога. Не по-московски диктор прокричал: «Внимание, воздушная тревога, воздушная тревога!», рявкнула сирена на секунду, и все. Точно диктор поспешил в укрытие.

Пространство, где проходила линия обороны, — что о нем можно сказать? А в стороне от дороги — поселок кирпичных домов — без крыш и без стенок — не блестят они на солнце — руины, археология, все в прошлом.

В этих местах девушка на машине, следовавшая за нами, подобрала кошку. Кошка уже была дикая и при первой возможности выпрыгнула и скрылась.

Пейзаж — за взъерошенными увалами на закате вдали виден черный лес и перед ним сверкающие белые полосы — не то снег, не то вода. Солнце закатывалось в такой красивой красной пыли, когда говорят: «Нарисовал бы художник такую картину, никто бы ему не поверил».

Дорога шла берегом реки. Она проходила через крутые берега, покрытые мелким, проволочным ивняком. Вода была черная, нехорошая. Снежные языки местами сползали к самой воде.