Ручная кладь - [43]

Он ткнул пальцем на светлое пятно на снимке и замолчал.

Миша почувствовал, как сердце дрогнуло, руки похолодели и собранные в кулаки пальцы разжались. Медальон выскользнул и, звеня, покатился по полу. Михаил хотел наклониться и поднять, но не в силах сдвинуться, безучастно смотрел, как медалька покатилась к ногам немца.

— Но, — врач посмотрел на медальон упавший к ногам, на побелевшего Михаила и замолчал.

Не дождавшись никакой реакции от Михаила, Шульц еще раз посмотрел на медальон, лежащий рядом с ботинком, и поднял. По лицу немца пробежала кривая гримаса.

— Это ваш? — спросил он, надевая очки и всматриваясь в написанный текст.

Михаил, молча, кивнул головой.

— Откуда он у вас? — Лицо врача исказилось, щеки еще сильнее отвисли. Он смотрел из-под очков угрюмо и напряженно.

— Подарили моему отцу, — безучастно ответил Миша. Восприняв слова Шульца, как окончательный приговор, он сник, в душе что-то оборвалось, и тупое безразличие охватило рассудок.

— Вашего отца звали Петр? — неожиданно спросил Шульц.

Михаил безучастно кивнул головой.

— А вас зовут…, — он посмотрел сосредоточенно, словно пытаясь вспомнить.

— Михаил, — подсказал Миша и удивленно взглянул на Шульца.

— Ваш отец еще жив? — осторожно поинтересовался Шульц.

Миша отрицательно помотал головой.

Шульц скукожился и пробормотал: «сожалею».

В комнате воцарилась напряженная тишина.

— Я знал вашего отца и бывал у вас в доме, — неожиданно сказал Шульц, — вы, наверное, меня не помните, это было очень давно.

«Тот самый Шульц?», — подумал Миша и снова осмотрел немца пытаясь найти сходство с тем тощим голодным военнопленным, которого кормил отец. Но то ли память подвирала, то ли годы изменили черты лица до неузнаваемости.

— Мне тогда было девятнадцать, как сейчас вашему сыну, — продолжил Шульц, — я был молод, наивен, глуп. А ваш отец. Знаете, он меня очень многому научил.

Шульц снял очки и попробовал скроить на лице улыбку.

— Операция очень тяжелая, но шанс есть. Наши хирурги считают опухоль операбельной. Затем потребуется дополнительное лечение: либо лучевая, либо химиотерапия. Мы этим не занимаемся. Вам придется искать другую клинику.

— Сколько это будет стоить? — спросил Миша, чувствуя, как сердце лихорадочно застучало о грудную клетку.

Шульц поелозил лежащими на столе бумагами и задумался. Его лицо ничего не выражало, и Михаил не понимал, чем занят немецкий мозг: проводит ли он сложную арифметическую калькуляцию или просто погрузился в воспоминания. Наконец бесцветные глаза ожили, и Шульц с достоинством произнес:

— Я возьму на себя оплату операции и содержания вашего сына в клинике.

Миша замер и посмотрел на Шульца недоверчиво в ожидании подвоха.

— Только у меня небольшая просьба, — несколько смущенно добавил немец, зажав между большим и указательным пальцами медальон:

— Могу я оставить это себе?

Предатель

Облака на западе порозовели, напоминая запоздалым путникам о приближении ночи. Машина миновала новгородскую окружную и резво полетела в сторону Питера, почувствовав колесами хороший асфальт. Перед глазами мелькнуло название деревни — «Мясной Бор».

— Останови здесь, — попросил Пашка, я притормозил и съехал на обочину. Он пулей выскочил из машины и на ходу нервно защелкал зажигалкой, словно я всю дорогу запрещал курить. Не оборачиваясь и не дожидаясь меня, Пашка быстрыми шагами двигался в сторону мемориала.

В России есть немало уголков земли, пропитанных потом, слезами и кровью. Там не гаснет вечный огонь, и не вянут живые цветы. Кинематографисты снимают фильмы, писатели пишут книги, власти проводят торжественные мероприятия с парадом и салютом. Сюда приходят, согнувшиеся под тяжестью орденов, ветераны сначала с детьми, потом внуками. Они, как неофициальная часть истории, несут не только венки к памятникам, а еще правду потомкам, чтобы сохранить память о подвиге народа.

Деревня Мясной Бор, больше известная под названием «Долина смерти», не из их числа. Несмотря на то, что в этих болотах осталось лежать ни много, и ни мало — несколько сотен тысяч человек, пропаганда назвала всех предателями, свалив на участников сражений вину за ошибки командования и провал операции. Раздача наград и памятников, широкомасштабно проходившая в советские времена, обошла эту местность стороной, словно здесь ничего и никогда не происходило.

Зимой 1942 в районе деревни Мясной Бор проводилась одна из самых кровопролитных и провальных операций в ходе Второй мировой войны. Отчаянная, но не продуманная попытка прорвать блокаду Ленинграда привела к бессмысленной гибели людей в образовавшемся котле — в окружение попала целая армия. Командующий генерал Власов позорно сбежал к фашистам, запятнав имена подчиненных.

В течение многих месяцев шли ожесточенные бои. Территория то захватывалась немцами, то снова отбивалась. Без провизии, боеприпасов, отрезанные от основного фронта, героически сражались солдаты. Лишь немногим удалось выжить и пробиться к своим. Большинство погибло от голода или ранений. Когда немцы, наконец, отступили, людским взорам предстала ужасающая картина — в деревне не уцелело ни одного строения, горы человеческих тел валялись повсюду, заминированные болота были нашпигованные разбитой техникой, оружием и боеприпасами. Здесь еще долгие годы не селились птицы и не росла трава. И по сей день отпугиваемые не столько минами и снарядами, сколько слухами и легендами, боятся люди ходить в лес. Кажется, что и поныне здесь идет война: в шуме ветра мерещатся крики, в тумане чудятся призраки, и в звуках дождя слышатся не отдаленные раскаты грома, а автоматные очереди засевших в кустах фашистов.