Ручная кладь - [41]

Когда она подошла к лагерю, увидела, как женщина пытается утопить своего ребенка. Мама взмолилась и упросила женщину не губить и отдать ей девочку. Так я попала в австрийсую семью.

На следующий день мама видела, как англичане подогнали грузовики и окружили лагерь танками. Казакам приказали садиться в машины. Они категорически отказались возвращаться в СССР и начали молиться. Во время пения «Отче наш», англичане открыли огонь на поражение по молящейся толпе. Началась паника, людей избивали палками, прикладами винтовок и насильно закидывали в машины. Среди казаков поднялся такой крик, что не было слышно даже выстрелов. Люди пытались бежать, бросались в реку. Мечущаяся толпа давила детей, женщин и стариков. Погрузка в машины закончилась только к вечеру, а в течение нескольких последующих дней солдаты английской армии искали беглецов в окрестных лесах.

Женщина старалась сдерживать эмоции, но ее голос в полупустом кафе звучал так проникновенно, что мое воображение легко рисовало картины описываемых событий. Соня вновь ненадолго умолкла, словно пытаясь вспомнить эти далекие дни.

— Мои приемные родители не знали ни моего имени, ни возраста. Они вызвали врача, который по зубам определил, что мне полтора года. Меня крестили в католической церкви и назвали Софьей. Хотя, наверняка, я уже была крещена в православной. Родители любили меня и воспитывали как родную, и только когда я уже выросла, рассказали мне правду.

Она вновь посмотрела мне в лицо своими, не поблекшими даже от времени, глазами цвета неба.

— Но все равно я чувствую себя русской казачкой, и необъяснимая сила тянет меня на родину, — призналась она.

— По крупицам я собирала информацию об этой трагедии, пытаясь найти своих настоящих родителей. Ни англичане, ни русские так и не опубликовали документы о том, что здесь произошло. Всем оказалось выгоднее про это забыть. Я так и не знаю ни своего настоящего имени, ни даже станицы, откуда я родом. Я постоянно чувствую рану в своем сердце. Эта тайна мучает меня всю жизнь.

Женщина замолчала. Уголки губ слегка дрогнули, но австрийская сдержанность не позволила русским чувствам прорваться наружу.

— И сколько же всего погибло? — поинтересовался я.

— Точно не знает никто. Считается, что больше тысячи человек. Местные жители собирали растерзанные тела, вылавливали утопленников и хоронили.

— Вы не были на казачьем кладбище? — спросила она.

Я отрицательно покачал головой.

— Хотите, я вас туда провожу? — предложила женщина.

Двадцать восемь прямоугольников ограничивают пространство последнего пристанища нескольких сотен человек. У входа часовня и памятник. Моя машина остановилась у ограды. Присыпанные свежевыпавшим снегом могилы соотечественников в чужой предавшей их земле. Безымянные кресты. Я, молча, постоял рядом, размышляя над неизвестными ранее страницами истории, и продолжил путь.

С холодным равнодушием Драва катила свои ледяные воды вниз по ущелью. Дорога увозила меня все дальше, заволакивая туманом очертания крестов и памятников безвинно, безвременно и бездарно погибшим людям.

Урок

Миша сидел в мягком кожаном кресле, зазывавшем расслабиться и погрузиться в приятные воспоминания. Но тревога, словно стальная пружина, впивалась в душу, нервно скручивая спиралью тело. Не поддаваясь уговорам кресла, он сидел напряженный, нервно теребя в руках медальон. Эта самодельная медалька досталась ему от отца и уже долгие годы служила талисманом. В трудные или критические моменты жизни Миша сжимал в ладони медальон затирая пальцами и без того с плохо различимую надпись «DANKE», пытаясь представить, как бы на его месте поступил отец.

Несколько месяцев назад в дом пришла беда: у сына обнаружили злокачественную опухоль позвоночника. Забросив дела, Миша сам ездил из одной клиники в другую и разговаривал с врачами. Сначала он не мог поверить в то, что это правда, и искал доброго доктора, способного опровергнуть приговор сыну. Затем, не понимая, что делать дальше, метался в поисках решения и наконец, впал в панику, не видя выхода из тупиковой ситуации. Врачи беспомощно оправдывались, разводили руками и отправляли к другим. Наконец круг замкнулся, выбрасывая Михаила в неопределенность, оставляя в растерянности и одиночестве вместе со свалившейся на него бедой. После того, как отечественные специалисты бессильно ретировались, сославшись на отсутствие возможностей, Михаил кинулся за помощью за рубеж. Иностранные клиники выставляли астрономические счета, при этом соревнуясь друг с другом в скромности обещаний и сдержанности прогнозов. Как это обычно бывает, в момент, когда отчаяние, казалось, окончательно поселилось в душе Михаила, частная мюнхенская клиника, усомнившись в диагнозе, пригласила на бесплатную консультацию и обследование.

Пока сын путешествовал по врачебным кабинетам, Миша сидел в ожидании приговора, сжимая в кулаке с медальоном все свое мужество. Он пытался сконцентрироваться на насущных проблемах, но мозг отказывался повиноваться, и в голову лезли детские воспоминания. Словно картинки из букваря, выделяясь яркими пятнами в Мишиной памяти, они манили назад в прошлое, где в нежных родительских объятьях можно было надежно укрыться от любой беды.