Ручьи весенние - [92]

Боголепов подождал отставших и сказал:

— Не растягиваться. Берег близко. Слышите, качаются, свистят березы?

Но ни Леонтьев, ни Андрей никакого качания берез не слышали.

— Дождь вот-вот стихнет. Выберемся и через полчаса будем в тепле, у рыбака Буланова…

Дождь действительно скоро прошел, а берег оказался близко. Северный ветер расчистил небо. Над займищем выкатилась полная луна. И как же изменилось все вокруг! Усыпанные каплями дождя кочки, камыш, бурая прошлогодняя осока, ржавые болотники — все светилось под луной.

Боголепов еще ускорил шаг. В затишке камышей согрелись. Но лишь только добрались до машины и поехали, зубы снова начали выбивать дробь. Боголепов взглянул на посиневшего Андрея и, озорно улыбаясь, сказал:

— Теперь бы, Андрей Никодимович, холодненькой ручкой да по горяченькой щечке похлопать…

Андрей и Леонтьев через силу засмеялись.

Охотников снова начало бросать из стороны в сторону в машине. Но Боголепов неожиданно быстро вырулил из приболотных кочек на какую-то едва заметную дорогу вдоль берега Талицы. Пошли заброшенные, заросшие голубоватой полынью поля. От машины шарахались совы, какие-то пичуги, зверьки. Глушь. Нежиль. А полынные заросли, взблескивая под фарами, все бежали и бежали навстречу.

Из отступивших, наконец, бурьянов машина вырвалась на широкое всхолмленное прилужье, постепенно опускающееся к пойме Талицы. В неглубоких логах и на развалистых гривах росли плохо различимые ночью какие-то исключительно густые травы. Выделялись лишь поднявшиеся над ними старые, осыпавшиеся колоски житняка, пушистые метелки лисохвоста да прошлогодние ковыли.

В голубом лунном свете эти места поразили Андрея ширью и какой-то диковатой первозданной красотой. За одним из поворотов дороги, на взгорье, охотники увидели плечистого, толстошеего волка. Насторожив уши, он стоял и смотрел на пробегавшую мимо машину. Сердца охотников дрогнули. От зверя их отделял широкий овраг.

— Эх, винтовку бы! — простонал Леонтьев.

— Может быть, одолеем овраг? Погоняем разбойник ка, а? — Андрей с мольбой смотрел то на Боголепова, то на Леонтьева.

Машина повернула на волка. В свете фар глаза зверя вспыхнули сказочными зелеными огоньками.

Боголепов нажал сигнал, волк взметнулся и неуклюжим галопом пошел по кромке оврага. Несколько раз он останавливался, поворачивался всем корпусом в сторону машины и, подняв лобастую голову, смотрел на улюлюкавших охотников. Потом снова срывался и бежал неловким, ныряющим галопом.

— Нажрался! Едва брюшину волочит. Попался бы ты мне в степи… — со вздохом сказал Боголепов.

Дорога, в последний раз круто вильнув, пошла под изволок. На пойме Талицы, у устья большого лугового озера, стояла крытая камышом изба-пятистенка. В окнах светился огонек.

Боголепов остановил машину, и тотчас на крыльцо выскочила молодая женщина в коротеньком старом зипунишке цвета ржаного хлеба. Радостно взвизгнув, она в ту же минуту скрылась, а из избы вышел босой коротконогий мужик, заросший бородою до самых бровей. Боголепов выпрыгнул из машины и поздоровался с рыбаком.

— Пустишь, Хрисанф Иванович, обогреться?

Не отвечая на вопрос, рыбак крикнул в избу:

— Солка, тряси самовар! Да разводи огонь, жарь рыбу! — И только тогда, повернувшись к Боголепову, ответил:

— Не в частом быванье гости у нас, Константин Садокович. Милости просим. Солка! Да я кому говорю, тряси самовар! Люди из займища, вымокли, перемерзли. — И пояснил приехавшим: — Не иначе, наряжаться бросилась… Проходите в тепло, товарищи, проходите, бога для.

Охотники вошли в просторную опрятную кухню.

— Солка! — закричал опять хозяин невестке. — Приготовь гостенькам Ваняткины низики и рубашки да выметайсь из горницы. Живо!

Рыбак пригласил гостей сесть и сам сел на лавку. Босые темные ноги его не доставали пола, — что сидит, что стоит, одного роста. Рыбья чешуя присохла и к штанам и к бороде.

— Как уловы, Хрисанф Иванович? — спросил Леонтьев.

— Не погневлю бога, товарищ… не знаю, как вас звать-величать… Поболе полусотни центнеров уже сдал государству. Председатель наш прижимать было стал, — на литровку вымогал, водяной, а я ему и говорю: «Перестань! Тут мой дед, и отец, и я сколько годов, тут, — говорю, — я хозяин…» Отшил его малость. Оно ведь кто в каком деле сноровист… У кого, значит, душа к рыбе, а у кого к пол-литру. Солка! — сорвавшись с лавки и приоткрыв дверь в горницу, закричал вдруг хозяин. — До каких пор ты там чепуриться будешь? Люди мокры, голодны, холодны, а ты красоту наводишь!

В горнице весело застучали каблуки, и на пороге показалась невысокая, плотная, похожая на цыганку женщина с сизым румянцем на смуглых, в легком пушку щеках. Выпуклые глаза молодайки блестели. Глянцево-черные, гладко причесанные волосы оттеняли небольшой лоб и маленькие розовые уши с дешевенькими сережками. Пестрое платье обжимало высокую полную грудь и упругие бедра.

— Здравствуйте, гостечки! — томным голосом пропела она, бесцеремонно оглядывая охотников. Взгляд ее задержался на Боголепове.

В повадке ходить мелкими шажками, высоко нести грудь и как-то зазывно улыбаться затуманенными глазами проглядывало непреодолимое желание нравиться.