Ручьи весенние - [9]

— По русскому обычаю — посошок, а по казачьи — стремянную!.. Иначе не будет удачи молодому агроному на целине. Твое здоровье, Андрей!..

Выпили все. Даже Неточка и ее подруги отхлебнули.

Подошли последние минуты. Ольга Иннокентьевна прижала голову сына к своей груди:

— Береги себя, Андрюшенька, и пиши с каждой большой станции, хотя бы открытки…

Алексей Николаевич повел ее к двери.

— Ни о чем не прошу, ни о чем не предупреждаю: все знаешь сам… — поцеловав сына, генерал глуховато закашлялся и, ссутулясь, не обертываясь, пошел из вагона.

Неточка была непроницаема. Дома она сегодня и играла и пела больше, чем обычно, сейчас примолкла, но не смущенно, а с каким-то, как казалось Андрею, дерзким вызовом. К нему она подошла последней и молча протянула руку. Андрей напряженно ждал этого момента. Все эти дни ему хотелось подойти и грубо, прямо сказать ей все. Но он только крепче стискивал зубы, подавляя в себе это желание. И вот она протянула ему свою узкую руку. Андрей задержал ее тонкие пальцы, в упор взглянул на нее. Лицо Неточки оставалось непроницаемым, и он молча выпустил ее пальцы, даже не пожав их.

Вздох облегчения вырвался из груди Неточки, и она заспешила к выходу. Вот она открыла дверь в коридоре, еще миг он видел ее, и дверь закрылась.

Стало пусто. И эта пустота властно поселилась в его сердце.

Поезд тронулся. Поплыли перронные фонари. Андрей удержался от непреодолимого желания посмотреть на провожающих в окно.

— Ну, вот ты и поехал! — по привычке говорить вслух в минуты сильного волнения произнес Андрей.

В купе были люди, но Андрей не рассмотрел их как следует. Как тяжело больного, его сейчас не интересовали никто и ничто, кроме болезни. Проводник внес постели, разобрал и заправил их. Андрей лег и закрыл глаза…

Что-то жгучее проползло под веками. Он отвернулся к стенке, проглотил подступившие слезы и лежал, прислушиваясь к мучительной боли в сердце. Чтобы как-то утишить эту боль, он, зло сцепив зубы, стал шептать: «Черт с тобой!.. Черт с тобой!»

Колеса, казалось, тоже мерно выстукивали: «Черт с тобой! Черт с тобой…»

Глава вторая

Начальник отдела кадров Краевого управления сельского хозяйства, круглолицый здоровяк, молча поднялся из-за стола и, заложив руку за борт кителя, с минуту пристально рассматривал то диплом Андрея, то его самого. Наконец он заговорил приятным мягким голосом.

— Специалисты с законченным высшим образованием сейчас вот как нужны, — и он ребром ладони провел по полной своей шее. — Вакантных мест главного агронома у нас, как говорится, воз и маленькая тележка: предоставим вам выбор из пяти точек.

Начальник подошел к карте и указал помеченные значками МТС.

— Вот эти точки. Запишите, подумайте и через час скажите… — Движением головы он дал понять, что разговор окончен.

Андрей выбрал самую большую по объему работ и самую отсталую в крае МТС — Войковскую Маральерожского района. Директора в этой МТС менялись чуть ли не ежегодно. Когда-то неплохие колхозы после трехлетней засухи до крайности захудали. Агрономов на восемь крупных колхозов, обслуживаемых МТС, только три. Главным агрономом работал немолодой и неплохой практик. Недавно его сняли с этой должности за какую-то ошибку в агротехнике.

Все это Андрей узнал от своего деда, «неожиданно» появившегося в Барнауле. Андрей понял: Гордея Мироновича об этом телеграфно попросила мать. Дед настойчиво советовал внуку остановить свой выбор на расположенной в районном центре Маральерожской МТС («чтоб жить вместе»), но Андрей оставался непреклонен:

— Войковская сложней, крупней и хуже других. Значит, только туда. Разве ты не согласен со мной, товарищ председатель райисполкома? — ядовито спросил он деда.

Старик усмехнулся.

— Ну что ж, тебе видней, — сказал он и, гордый за внука, подумал: «Правильно решил!»

Стояла та золотая пора осени, которую по яркости красок, по нежнейшей голубизне утреннего неба да по кристаллической прозрачности воздуха, приближающего далекие хребты гор, можно сравнить только с весной.

Дорога в Войковскую МТС почти все время шла долиной порожистой, грозно ревущей на перекатах реки. Порой дорога перескакивала реку жиденьким деревянным мостом, порой оборванные концы ее соединял утлый паром, а иногда она взбегала на обрывистые бомы и оттуда снова ныряла в долину, петляя бок о бок с капризно изгибающейся, прозрачной до дна рекой. Долину река рассекала надвое. По обе стороны рыжая от сжатых хлебов и ометов свежей соломы, стиснутая далекими горами степь. Потом горы опять придвинулись ближе, степь кончилась, пошли увалы в светлых березовых перелесках.

Андрей сидел в машине рядом с шофером и, не отрываясь, смотрел в ветровое стекло. Шофер, совсем еще молодой парень с крупным носом, со смоляным чубом, выбившимся из-под запачканной, утратившей первоначальный цвет фуражки, вел «газик» без малейшего напряжения. Время от времени он косил озорным глазом в сторону молчаливого спутника и многозначительно улыбался в висевшее перед ним зеркальце. Улыбка предназначалась молоденькой загорелой девушке, помещавшейся на заднем сиденье.

И всякий раз, когда он озоровал так, девушка хмурила черные, чуть выгоревшие брови и строго сжимала маленький, властно изогнутый рот. Весь вид ее в эти мгновенья говорил Ваське Лихарю, как все звали в Войковской МТС директорского шофера Василия Лихарева: «Перестань! Не видишь, человеку не до нас!» Но предупреждения девушки были совершенно напрасны: Андрей не замечал, что творится рядом. Он смотрел на знакомую по дням минувшего детства долину, на меняющуюся с каждым поворотом реку, на утесистые, крутые ее берега, унизанные темно-оливковыми узкоперыми пихтами и пылающими, точно свечи, березами да налившимися рдяной ярью калиновыми кустами. С каждой минутой на душе молодого агронома становилось легче, спокойнее. Словно чья-то ласковая рука утишила боль. Неясные, смутные голоса звали его к новой жизни, что-то обещали, нашептывали ему, как нашептывает лепет горного ручья истомленному жаждой и зноем путнику, возвращающемуся в отчий дом.