Ручьи весенние - [10]

Андрей всегда считал Алтай своей родиной, хотя родился он в людном подмосковном селе, переполненном суетными дачниками.

На Алтае родились его отец, бабка и дед, здесь он прожил все годы Отечественной войны, тут его водили товарищи по горам и лесам, как когда-то его отец, Никодимка, водил по этим местам отца Неточки, Алешу Белозерова. Деревенские друзья научили его ловить в горных ключах и речках шустрых, осторожных хариусов, охотиться на тетерева и белку, взбираться на верхушки исполинских кедров за липкими кедровыми шишками… Вместе с ребятами он любовался с вершины горы Глядена круглым, как татарская чаша, озером Хан-Алтай и водопадом Сорвенок.

Ни в какой сказке не слышал, ни в одной книжке не читал Андрей о подобной красоте земли и вод!

А как менялись оттенки степей, гор, ручьев и речек в разные часы дня весной, летом и осенью! В какое безмолвие погружалось все это зимой! Даже привыкшие к родным местам деревенские ребята как-то затихали на этих вот величественных высотах, а что же сказать об Андрейке-москвичонке, как его прозвали тут! Он становился глухим ко всему и подолгу стоял точно завороженный.

Влюбленный в чудесную эту страну, и решил он стать здесь агрономом, чтобы еще пышней украшать родной край, будить спящие пространства, трудом преображать землю отцов. «Алтай!» — уже в одном этом слове ему виделись и ширь степей, и подоблачная синь окутанных бирюзовой дымкой горных хребтов с темными кедровыми лесами, и белопенные реки, и безудержно буйное под щедрым солнцем цветение медвяных трав.

Забыв о присутствующих, Андрей негромко, радостно засмеялся. Васька Лихарь повернул к нему голову, а девушка улыбнулась глазами. Улыбка хорошо изменила тонкое, загорелое до медных отблесков молодое лицо ее и долго потом не уходила из серых больших глаз.

Вдруг шофер остановил машину, выскочил, поднял капот и стал «колдовать» в моторе.

Рядом с дорогой — роща. Пожелтевшая, трепещущая на ветру листва, кружась, сыпалась наземь, Андрей не сводил глаз с рощи. Меж скорбных берез, у самой опушки, — молодая рябинка с рдеющей кроной: точь-в-точь Неточка в шелковой красной косынке…

На вершину рябины сел дрозд, клюнул — понравилось, и он довольно закивал головкой, гулко, призывно затрещал. И тотчас откуда-то из глубины рощи возникла шумная стайка дроздов, покружилась и с радостным криком упала на закачавшиеся гроздья.

Андрей снова вспомнил, как с оравой ребят носился он по звонким осенним рощам. Тогда так же вот трещали веселые дрозды. Андрей любил собирать грибы, приносить их в дар матери и Неточке и наблюдать, как они, горожанки, внимательно рассматривали каждый гриб, точно драгоценную находку.

Шофер снова сел за руль, и машина понеслась вдоль перелесков.

В Войковскую МТС, расположенную в километре от села Предгорного, приехали вечером, когда в конторе уже не было никого, кроме подслеповатой старой немки-уборщицы, высокой сухопарой Матильды. Она подметала сильно затоптанные коридор и широкое крыльцо.

Васька Лихарь с шоферским шиком, впритирку подкатил к самому крыльцу и, распахнув дверцу, сказал:

— Пожалуйте!

Все еще объятый воспоминаниями, ничего не замечая вокруг, Андрей шагнул из машины. И именно в эту минуту старуха, разогнувшись, метнула с крыльца полную заслонку мусора. Андрей на минуту ослеп и расчихался.

Заметив свою оплошность, Матильда выпустила из рук заслонку и веник и, коверкая русскую речь, запричитала:

— Ах, батюшки! Пильни в кляз немношка…

Оскалив крупные белые зубы, Васька Лихарь захохотал. Выскочившая из машины девушка с упреком сказала ему:

— Ты никак не можешь без дурачеств… — И, обратившись к немке, спросила: — Матильда, дежурный уже ушел?

— Тавно ушель.

— Надо вот товарища главного агронома устроить куда-нибудь на ночь, да чаю ему, а то из столовой девчата теперь, конечно, тоже ушли, — закончила она, уже не обращаясь ни к кому.

— Описатель, Вера Алексайн, описатель! — засуетилась сухопарая немка.

Сконфуженный Васька Лихарь стал вытаскивать из машины тяжелые чемоданы.

Андрей мельком взглянул на девушку и только тут заметил на ней кричаще-зеленый, нелепый джемпер.

Взяв у шофера оба чемодана, он понес их по крутым ступеням в пустую обшарпанную контору.

Девушка проводила его глазами, потом пружинисто-легко перепрыгнула изгородь и пошла к раскрытым дверям мастерской. И не только медно-красный загар лица, но и что-то быстрое, легкое в каждом движении ее ног и рук — все говорило о том, что выросла она на вольной волюшке степей и гор.

— Вера! — окликнул ее Васька.

— Кому Вера, а тебе Вера Александровна. Ну что? — В ее голосе Васька почувствовал скрытую неприязнь к себе.

Озорно взглянув на Веру — на ее широкие плечи, тонкую талию, серые, с легкой синевой и от этого казавшиеся особенно светлыми на загорелом лице глаза, — он не торопился с ответом.

— Ну что? — уже не скрывая раздражения, повторила девушка.

— А он с чудасинкой, наш новый-то главный! Такую царь-девицу, в эдаком новеньком зеленом джемпере в упор не увидел… Одним словом, ноль внимания… Смотрю я, а он глазами мимо вас, Вера Александровна… — Васька оскалил зубы.

— Только за этим и остановил? — строго спросила она шофера.