Ручьи весенние - [108]

— Видать, оглянулся на нас господь — послал нам Кистинтина Садоковича… С Кочкиным бы дожили, что и ножки съежили. А этот смел и удал: в меня. За десятерых работает, ночей не спит и другим спать не дает. Крут и на ногу и на слово, не то что Кочкин. Тот заговорит, как сани по песку тащит или ровно бы кашу в лапти обувает. А у этого все горит! И еще то мило — пьяниц не любит…

Старик подбросил дров в костер, и в небо золотым кустом брызнули искры.

— Как-то попервости приехал ко мне на ток наш Высоких. Вижу, глаза красны, как у кролика, личность распухшая, словно бы его пчелы изжалили. И, на беду, шасть сюда Кистинтин Садокович. Вылез из машины — и к ворохам. А за ворохами Высоких присел на корточки и будто бы зерно щупает. Окинул его Садокович вот эдак глазами и спрашивает: «Пьян?» А тот поднялся, покачивается и говорит: «Не может быть!» — «А ну-ка скажи: шестью шесть — тридцать шесть!» А Высоких: «Се-се-се…»

Слушатели дружно захохотали.

— И что бы вы думали? — спросил Беркутов. — Допек! Теперь наш Высоких стал на человека похож.

Тут рассказчика перебил незнакомый Андрею голос.

— Председатель — что, есть и рядовые колхознички у вас аховые: из деревни в поле на веревках не вытянешь.

— Не защищаю, есть которы и тугоуздые, — согласился дед Беркутов. — Роются на своих огородишках, в страду лук вяжут, картошку копают… Одним словом, у всякого Гришки — свой делишки. А рассужденье у таких Иванов-хитрованов такое: метеес уберет, городские подсобят, пусть, дескать, протрясутся, разомнут рученьки. Но только нонешний урожай даже и самых заскорузлых должен расшевелить. А если еще и деньжонков им на трудодни подкинуть — удержу в работе не будет, помяни мое слово! Народ, мил-человек, работу любит, если она не зряшняя. Ну, само собой, иного сучковатого Фоку не возьмешь с левого боку, заходи с правого…

Сморенный усталостью, Андрей заснул. Проснулся он от взрывов смеха. «Наверное, Иван Анисимович приехал», — подумал агроном и не ошибся: Шукайло был тут, ну, а где появлялся Шукайло, там всегда смеялись. Веселый бригадир приехал от комбайна, работавшего ночью за дальней гривой.

Андрей вслушался:

— …ловит волчица, да ловят и волчицу.

И вот тогда хитрый председатель за бабу-симулянтку второй раз оштрафовал мужика на пять трудодней. Мужик видит, что дело плохо, и давай бабу плетью стегать. А председатель (он вдовец) на мужика: «С ума сошел! Разве можно женщину бить?! Ночью уговори ее. Если не сумеешь, меня попроси, я уговорю…»

У костра снова засмеялись, а Андрей подумал: «Вот молола! И ведь все знают, что врет, что мужа за жену не штрафуют, а никто не осадит… Авторитет!»

В равнинных колхозах умолоты с гектара целины доходили до сорока центнеров. Такого не помнили в самые урожайные годы.

— Теперь-то уж поднимемся! — ликовали колхозники.

Но ливни и ураганные ветры прижали тяжелые колосья к земле, скрутили в жгуты и прибили так плотно, что порой не только комбайны, а и сенокосилки скользили зря по этой плотной, будто спрессованной массе.

— Все пропало! — закричали паникеры. — Природа против нас!

Боголепов метался по агрегатам: уговаривал, ругался, премировал. Как и главному агроному, ему казалось, что все смотрят на него как на виновника, не умеющего справиться с уборкой необыкновенного урожая.

— Кровь из носа, а уборку не прекращать. Или, буду прямо говорить, ты не комбайнер, Матвеич, а квашеная капуста!

— Буксует, Константин Садокович, — плачущим голосом оправдывался комбайнер.

— А грунтозацепы? Тебе зачем их прислал Ястребовский? Пойдем, я сам надену и сяду за руль.

Большой, разгоряченный, быстрый, он шел, надевал грунтозацепы и вел машину.

— Перервитесь надвое, а зерно вывезите на элеватор! — говорил он через час шоферам. — На колеса вяжите цепи, прихватывайте с собой доски, подкладывайте, где доведется, и — марш, марш! Или, буду прямо говорить, вы не шоферы, а пустомели. Ославлю вас на весь Алтай.

И везли. С муками, с бранью, но везли.

Казалось, вся огромная сила, таившаяся в Боголепове, взорвалась, пришла в движение. Все были подняты на спасение хлеба, даже учащиеся старших классов. Хлеба косили комбайнами, жатками, лобогрейками, вручную — косами, жали серпами.

Не хватало сушилок. Хлеб сушили в сараях, в избах, на печках, в банях.

Однажды сторож Беркутов отозвал Боголепова в сторонку и сказал:

— Кистинтин Садокович, глупый, малый да старый всегда говорят правду в глаза. А я хоть и не считаю себя глупым или старым, а люблю говорить только правду. Так вот, вижу, замотался ты с этой вывозкой по бездорожью, то я и придумал…

Старик посмотрел в глаза директору и на мгновенье смолк, вроде усомнившись в чем-то. Потом заговорил снова уже другим голосом, торжественно:

— Еще отцы и деды наши не раз осенями, когда непролазная грязища, на баркасах и ладьях масло и мед по реке в Бийск сплавляли… Ныне в каждом колхозе, худо-бедно, до десятка добрых посудин найдется. Подберите-ка ловкого кормчего и с ним человек пяток поухватистей, загружайте и — с богом! Через шесть-семь часов река-матушка к самому элеватору хлеб предоставит. А в обрат, насупроть воды, пустые посудины моторчиком приведете…