Розы от Сталина - [44]

— И правильно! — Луис Фишер легонько пристукнул кулаком по столу. Этот саркастичный мужчина обрадовался, как ребенок.

— Но я очень расстроилась, когда советские органы, желая склонить меня к возвращению, сделали телеинтервью с моим сыном. Ося, то есть Иосиф, сказал там: «Если бы мама захотела сейчас вернуться, ей не грозило бы никакое наказание». Понимаете, Советы таким образом намекают мне, что детям может грозить опасность!

— Как ужасно матери слышать такое! — поежилась Аннелиза. — Я бы точно уехала обратно!

— А вот я никогда еще не была так уверена в своей правоте. Никогда. Отец с самого детства систематически внушал мне, что я глупая и не смогу прожить без него; это полностью лишило меня веры в себя. И вот теперь эта вера постепенно возвращается. Я твердо знаю, что эмиграция — это лучшее, что я могла предпринять. Дети должны привыкнуть и жить своей жизнью, как я, когда мать оставила меня. Теперь я ничего не боюсь и верю, что все будет хорошо.

— За новую жизнь Светланы! — подняла свой бокал Аннелиза.

— А какой она будет? Как вы ее себе представляете? Что вы намерены делать? — наперебой спрашивали собеседники.

— В начале декабря я переехала сюда, в Принстон. Выгодно сняла полностью обставленный дом.

Она заметила, что все внимательно смотрят на нее, и поняла, как странно прозвучали ее слова о выгоде, ведь она только что получила за свою книгу столько денег, сколько ей никогда и не снилось, — даже швыряйся она ими, все равно их хватит до конца жизни: первая книга принесла ей три миллиона долларов. Значит, они думают, что она жадная и расчетливая. Но это не так, просто она не привыкла к роли богатой женщины и предпочла бы жить, как и прежде, скромно, без крупных трат.

— Я привезла с собой только немного одежды и книги: некоторые читатели присылают мне книжки, так что я собрала неплохую библиотеку.

Друзья по-прежнему молча и выжидательно смотрели на нее.

Светлана рассмеялась:

— До чего же я глупая! Совсем забыла ответить на вопрос, какой я вижу свою дальнейшую жизнь. Итак: Принстонский университет предложил мне место преподавателя. Меня это не сколько испугало, так что пока я согласилась только вести языковой семинар; надеюсь, это мне по силам. Мне нравится молодежь, она напоминает мне о моих детях. Я хочу жить спокойной университетской жизнью, много читать и слушать музыку, гулять по принстонским улицам, которые похожи на парковые аллеи. Но главное, я хочу перестать играть роль дочери диктатора, хочу быть самой собой. Но как, как перестать быть дочерью Сталина? — спрашиваю я себя. Ведь все в нас заложено родителями, так как я могу измениться? И все-таки я обязана сделать это. А еще здесь, в Принстоне, в тихом новом доме, я начну писать следующую книгу. Я уже говорила о ней с Кассом, своим издателем: это будет книга о годе, который только что миновал, годе, который полностью изменил мою жизнь и меня саму.

— А о нас вы в своей книге упомянете? Господи, только не это! — делано ужаснулся Луис Фишер и опять вздернул одну бровь.

— Не знаю, заслуживаете ли вы этого, Луис, — ответила Светлана и попробовала повторить его жест, но у нее поднялись обе брови, да еще и глаза невольно выпучились. Все засмеялись. — Но вот Аннелиза и Джордж там будут обязательно — в качестве едва ли не главных героев…

— Напишите об изменениях, происходящих с личностью эмигранта за границей, это отличная тема! — посоветовала Аннелиза.

— Вы знаете об этом как норвежка в США, да?

— Я не эмигрантка, Светлана, я просто вышла замуж за американца. Но даже я изменилась, так что уж говорить о вас!

— Как по-вашему, главное для самоидентичности — это язык?

— Думаю, нет. Дома я говорю только по-английски, в том числе и со своими детьми, как вы заметили. Но в Нью-Йорке есть китайские кварталы, а есть и русские, где люди даже не пытаются учить английский. Им это не нужно, они общаются со своими, точно в маленькой России или в маленьком Китае.

— Я пока пишу по-русски, потому что это язык, который я знаю лучше всего. Но, думаю, и для меня язык — это не главное. Я бы с радостью освоила английский настолько, чтобы уметь писать на нем. Я уже обратилась с просьбой об американском гражданстве и без внутренних терзаний изменю самоидентификацию. Я и без того несколько раз менялась. Сначала в Москве, когда вышла замуж за индийца Браджеша, с которым мы дома говорили по-английски, потом в Индии и, наконец, здесь.

— Эмигрант иногда чувствует себя потерянным, ему кажется, что его никто не понимает, и поэтому он противится новой культуре и бывает агрессивен, — сказал Луис Фишер.

— Это верно. Честно говоря, у меня были те же чувства: мол, мое новое окружение меня не понимает. Иногда я сержусь на людей, хотя и знаю, что их вины тут нет.

— Не исключено, что эти чувства усилятся, когда вы осядете на одном месте и у вас появится время наблюдать за культурными различиями. Мы, американцы, наверняка не раз будем раздражать вас, Светланка, вот почему я заранее, еще в Швейцарии спрашивал, не лучше ли вам выбрать для жизни какую-то европейскую страну, где культурные различия с Россией не столь заметны, — рассудительно произнес Кеннан.