Розы от Сталина - [35]

— А что стало с вами? — спросил парень в очках, говоривший очень громко, чтобы показать, что им движет не любопытство, а желание докопаться до истины.

— Со мной случилось вот что: третьего марта, когда я собиралась в школу, отец без стука вошел ко мне в комнату. Моя воспитательница, увидев выражение его лица, тут же метнулась в угол и просидела там тихонько до самого конца этой сцены. Обычно отец был скуп на слова и эмоции, но в тот раз он просто задыхался от гнева и почти не мог говорить: «Где они, где все письма от этого… писателя? — это слово он выплюнул с наибольшим отвращением. — Я все знаю, тут у меня записи ваших телефонных разговоров… — Он похлопал себя по карману. — Давай письма! Твой Каплер — британский шпион, но это ему даром не пройдет, его уже посадили!»

Мне не оставалось ничего другого, кроме как добровольно отдать отцу все письма Каплера, его фотографии, привезенные из Сталинграда, его тетради с заметками и сценарий задуманного им фильма о Шостаковиче… и даже длинное прощальное письмо, которое он передал мне в мой день рождения, чтобы я о нем помнила.

— Как вы на это реагировали? — проговорила брюнетка с тонким лицом из первого ряда, когда Светлана замолчала.

— Реагировала я вот как: «Папа, я его люблю», — сказала я, когда ко мне вернулся дар речи. А отец на это: «Любит она! Тьфу! Вот, няня, глядите, как низко она пала: идет война, а девчонка такое вытворяет…» — И тут он произнес столь грубые слова, что их просто невозможно повторить. «Нет, нет, нет!» — твердила моя воспитательница, моя испуганная няня, закрывая голову руками. «Как это — нет? Что ты несешь?! Как — нет, когда я все знаю?!» Он посмотрел на меня с отвращением: «Ты в зеркале себя видела? Думаешь, тебя кто-нибудь захочет? Этакую уродину? Да ты с ума сошла! К тому же он, этот писаный красавец! Ведь на такого мужика бабы сами вешаются!» Это его «думаешь, тебя кто-нибудь захочет?» ударило меня сильнее, чем те две пощечины, которые он мне в бешенстве влепил. Когда я, так и не опомнившись, вернулась из школы, меня позвали к отцу: «Он в гостиной». Отец сидел за столом и рвал письма от Каплера, его фотографии и тетради, бросая клочки в мусорную корзину. «Писатель, — вновь выплюнул он, — да он даже русского языка толком не знает! Хоть бы русского себе нашла!» И я поняла, что больше всего отец недоволен тем, что Каплер — еврей…

— А что было потом? — спросила брюнетка. — Вы говорили, что не можете ему что-то простить.

— Я никогда не прощу отцу, что он отправил моего любимого на каторгу, за Полярный круг. А потом? Что — потом? Я не сказала ему больше ни слова. Молча ушла в свою комнату. С тех пор мы стали друг другу чужими. Месяцами не разговаривали. Только летом иногда перебрасывались парой слов. Наши отношения так и не стали прежними. Я не была больше его любимой дочерью.

— А что случилось с господином Каплером? — громко спросил некто, скрытый от Светланы нацеленной на нее камерой.

— Каплер провел пять лет в Воркуте. Правда, он работал там в театре, но все равно был заключенным. Потом он направился к родителям в Киев, потому что жить в Москве ему запретили. Однако, несмотря на запрет, он все же приехал в Москву. Это было в 1948 году. Его снова арестовали и судили и снова отправили за Полярный круг, но в этот раз ему пришлось работать в шахте. Выпустили его только после смерти Сталина.

— И вы простили отца? Смогли? — спросила брюнетка из первого ряда.

— Она же только что сказала, что не простила! Слушайте внимательнее! Спросите лучше что-нибудь другое! — раздались в зале протестующие голоса журналистов.

Модератору пришлось призвать их к порядку, после чего он долго и нервно поправлял воротник своей оранжевой рубашки.

— Простила ли я его? — Светлана, казалось, не обратила внимания на поднявшийся шум. — Было так: третьего марта пятьдесят третьего года я сидела у постели отца и смотрела, как он задыхается и умирает. И я вспомнила Каплера. Прошло ровно десять лет со дня, когда его арестовали. Десять лет со дня, когда отец дал мне две пощечины, после того как унизил и высмеял.

— А что стало с Каплером? Вы с ним еще когда-нибудь свиделись? — выдохнула брюнетка.

— Спустя год после смерти отца, на съезде писателей в Москве, мы встретились на торжественном приеме. Мы не виделись одиннадцать лет, но нам показалось, что расстались мы только вчера. Мы были по-прежнему близки друг другу и сразу поняли это. Но наши жизни за эти годы изменились.

В зале наступила полная тишина. Прошло какое-то время, прежде чем робкий молодой блондин в больших очках решился задать вопрос о матери Светланы. Светлана молчала. Она вновь спрашивала себя, стоит ли пускать в свою личную жизнь людей, которые могут неправильно ее понять и написать потом в газетах всякую чушь. Однако в конце концов она решила не останавливаться на пол пути и рассказала о том, как ее мать, Надежда Аллилуева, хотела развестись, но Сталин ей этого не позволил. Тогда Аллилуева попробовала жить отдельно от мужа, у своих родственников в Ленинграде, но Светланин отец вознамерился приехать за ней и отвезти домой, и она предпочла вернуться.