Розы от Сталина - [31]

Это было невыносимо. Светлана и не знала, что сороки разговаривают. Клетку выставили в коридор, но хриплый птичий голос доносился и оттуда. Прошло двадцать минут, никто не звонил…

Наконец-то! Звонок из Москвы. У телефона сын Иосиф.

— Иосиф, это я, Осенька! — У нее перехватило дыхание.

— Господи, мама!

Они разговаривали добрых полчаса. Сын подтвердил, что они не получили от нее ни единого письма с объяснениями. Светлана так нервничала, что с трудом подбирала слова. Она не могла собраться с мыслями и не знала, каким образом донести до сына основное: в Москву она больше не вернется. Светлана не могла сказать это прямо, потому что разговор наверняка прослушивали.

— Я тут не туристка, Ося, ты это понимаешь?

Иосиф ее о чем-то спрашивал, но Светлана не отвечала на его вопросы.

— Я не туристка, понимаешь? Я не могу вернуться домой, ясно?

У Иосифа задрожал голос, когда он сказал:

— Да, я слышу.

И по его голосу Светлана поняла, что он обо всем догадался.

Она повторяла одно и то же. Хотела спросить, как им живется, но не решилась. Как им могло житься, если мама не вернулась и уже никогда не вернется домой?! Не могла она объяснить Иосифу и то, что ждет визу в США. Какое ему дело до того, куда она собирается, если он знает, что она не вернется? Кати не оказалось дома, и это, наверное, было к лучшему. Светлана говорила себе, что не вынесла бы этого — слышать голос своей маленькой девочки и быть не в силах ее обнять. Возможно, никогда. Еще она все время боялась, что разговор прервется, и в конце концов так и произошло.

Вечером и ночью Светлану лихорадило. Она не могла думать ни о чем, кроме разговора с сыном, и следующие несколько дней не выходила из своей комнаты. За это время она написала длинную печальную элегию и послала ее Джорджу Кеннану, чтобы он где-нибудь опубликовал ее: тогда, возможно, это стихотворение доберется и до России.

9

Через несколько дней ей опять захотелось позвонить в Москву. Яннер заказал тот же гостиничный номер. Там опять кричала сорока, повторяя свое бесконечное «Comment ça va?», и ее опять выставили в коридор. В тот день Иосифа дома не оказалось, и телефонистка спросила, не хочет ли Светлана поговорить с кем-нибудь другим. Она выбрала Берту, самую искреннюю из своих приятельниц. Светлана нуждалась в поддержке, добром слове, понимании.

— Так ты, значит, не хочешь возвращаться? — И Берта сказала наставительно, строго, учительским тоном: — Это неправильно. Ты знаешь, как трудно придется твоим детям?

— Знаю. Но ты-то меня понимаешь?

— Некоторые твои друзья плачут из-за тебя, — произнесла она неожиданно.

Внутри Светланы что-то взбунтовалось:

— У меня тут есть новые друзья!

— Какие еще друзья? Это ты несерьезно. Какие там у тебя могут быть друзья?

— Но они есть. И они хорошие. Здесь очень много добрых и хороших людей.

Она твердила это снова и снова, но Берта не давала себя переубедить. Светлане показалось, что ее приятельница просто не желает в это поверить, и испытала шок: Берта, такая современная женщина — и отказывается верить в то, что у человека могут быть друзья не только в Советском Союзе!

Светлана сказала себе, что лучше никому больше не будет звонить, раз она не в состоянии ни с кем договориться и только расстраивается, и почти заболевает.

10

В последний вечер Яннер пригласил Светлану поужинать с его семьей у них дома в Берне. У Антонино Яннера мать была итальянка, отец — немец; дома с женой Адрианой и восьмилетним сыном он говорил по-итальянски. Они ели спагетти с помидорами и базиликом и слушали Баха. Их восьмилетний сын все время ласково гладил Светлану, думавшую: «Я была в таком же возрасте, а может, и еще младше, когда мама решила покинуть этот мир и оставить нас, детей, на произвол судьбы». Снова и снова она видела саму себя в этом мальчике, который гладил ее по руке, приговаривая:

— Poverina..

— Почему я бедняжка, Марко? — спросила его Светлана.

И взрослые, перебивая друг друга, рассказали вот что: однажды у Марко была высокая температура и он никак не отпускал отца на работу. Чтобы получить возможность уйти, Яннер рассказал сыну, что идет к «одной несчастной тете, которую не хочет взять к себе ни одна страна и которая не может встретиться со своими детьми». Услышав такую грустную историю, маленький Марко отпустил отца. С тех пор он постоянно спрашивал про бедную тетю, которую никто не хочет приютить. Еще даже не познакомившись со Светланой, Марко успел к ней привязаться, так что теперь, когда она пришла к ним в гости, сразу бросился к ней на шею, и растроганная Светлана едва сдержала слезы. Весь вечер он что-то рисовал «для несчастной тети» и дал ей коробочку со своими сокровищами: кусками мела и цветными карандашами, дольками шоколада, двумя мелкими монетками и маленьким марципановым слоником. Светлана говорила ему: «Grazie, piccolo mio»[5] и боялась разрыдаться. Когда она уходила, хозяин дома подарил ей грампластинку с прелюдиями Баха.

— На память, — тихо сказал Яннер.

Часть вторая

I. Нью-Йорк, Принстон (1967)

1

По дороге в цюрихский аэропорт Светлана наслаждалась видом усыпанных белыми цветами груш, бледно-розовых яблонь и миндаля и розовых черешневых деревьев на фоне темного неба и говорила себе, что вся эта весенняя красота — добрый знак и что путешествие ее будет счастливым. В Цюрихе из черных тяжелых туч полило как из ведра, но, когда самолет поднялся повыше, все озарилось солнечным светом. Светлана чувствовала, что улетает от старой жизни к жизни новой, и наслаждалась этим переходом между двумя временами.