Розы от Сталина - [32]

Принесли меню. Молодой, черноволосый, с выразительными узким лицом адвокат Алан Шварц заказал в качестве аперитива мартини, к еде — вино, после еды — коньяк. Собственно, молодым он лишь казался — при взгляде на его почти детское лицо, но стоило заметить контрастирующие с ним седеющие волосы, как это впечатление улетучивалось; Алану Шварцу было тридцать четыре. Аппетит у него оказался отменный, но от Светланы не могло укрыться, насколько взволнован адвокат тем, что ждет их обоих; именно это свое волнение он и пытался унять едой и напитками. Сама она для начала запила двумя чашками крепкого черного чая таблетку аспирина: после многих недель неизвестности голова у нее разболелась так же сильно, как когда-то в американском посольстве в Дели. Потом она решила попробовать то, чего не ела ни разу в жизни — омара. После хорошего обеда и аспирина мигрень немного отступила. Светлана смеялась:

— Сколько еще ожидает меня сегодня вещей, которые я буду делать впервые в жизни?

Алан между глотками коньяка пытался подсчитать эти «новинки», с трудом сохраняя непринужденный тон; лоб его нервно морщился, а руки дрожали:

— Прибытие в незнакомый город. Пресс-конференция в аэропорту, где будут ждать сотни журналистов со всего мира. Поездка по широкой автостраде, каких нет в Швейцарии и тем более в России.

— Алан, я прочту вам отрывок из письма Кеннана; он, я уверена, был бы не против, чтобы я поделилась с вами этими строчками: «Вас ждет неприятное испытание, встреча с журналистами в нью-йоркском аэропорту. Я хотел бы вас от этого уберечь, но, к сожалению, это невозможно. Вам придется приспособиться к новой стране, и это будет нелегко. Тень вашего отца будет следовать за вами, куда бы вы ни направлялись. Чтобы преодолеть все эти препятствия, вам понадобится куда больше смелости, терпения и доверия, чем есть у большинства людей». Это и впрямь будет так ужасно?

Алан немного подумал, а потом сказал что-то, но так тихо, что Светлана не расслышала. Она размышляла над словами Кеннана, хотя и не воспринимала их слишком всерьез.

В тот момент ей казалось, что самолет навсегда уносит ее прочь от прошлого, что она летит в неизвестность, где наконец-то сумеет стать некоей анонимной иностранкой. Сияющий океан и солнце поддерживали ее уверенность, что мечты сбудутся.

— Острова, Алан! Что это за острова?

Алан наклонился к окошку:

— Вон те… нет, их не знаю, а прямо под нами… Да, это Нантакет! Здесь у нашей семьи летний дом. Приедете к нам в августе, Светлана? На вон тот островок, видите? — он указал на маленькое коричневое пятнышко в океане.

Алан явно подпал под Светланино обаяние. Надо же, второе приглашение!

Самолет медленно кружил над городом, вернее — над островами и полуостровами, сплетенными между собой морем, лагунами и реками. Светлана весело вскрикнула при виде статуи Свободы:

— Смотрите, Алан, какая малюсенькая!

Манхэттенские небоскребы, зеленый прямоугольник Центрального парка…

Алан с растущим волнением объяснял, что журналисты в аэропорту получат ее выступление в написанном виде, а сама она должна будет сказать лишь несколько слов.

— И поосторожнее с этими словами, — предупредил он, — пресса все может исказить.

Алан знал, что все подъезды к аэропорту Кеннеди из-за прилета дочери Сталина будут перекрыты, что там уже находятся десятки полицейских машин и сотни полицейских в форме и в штатском. Светлане, однако, он ничего не сказал, а сама она об этом не думала. Она чувствовала себя свободной и довольной жизнью, как мало когда прежде.

После приземления в Нью-Йорке Светлана последней из пассажиров ступила на трап и в ошеломлении увидела толпы журналистов с микрофонами, фотоаппаратами, штативами и телекамерами. Она не сбежала, а, скорее, спорхнула по ступенькам на летное поле.

— Hello! Рада, что я здесь! — сказала она весело в микрофон. Как девочка, опередившая в игре других детей, подумал Алан; он мрачно стоял рядом, со страхом ожидая того, как именно будет истолкована журналистами такая непосредственность его клиентки. — Скоро мы опять увидимся, — продолжала Светлана с более сильным, чем обычно, русским акцентом, из чего Алан сделал вывод, что она все же волнуется, но пытается скрыть это за веселой непринужденностью. — В следующий раз я больше расскажу вам о себе, а сейчас дайте мне отдохнуть, я просто валюсь с ног от усталости! — смеялась она.

Алан, впрочем, отметил про себя, что Светлана усталой не выглядит; напротив, эта женщина, несмотря на утомительный восьмичасовой перелет, казалась молодой, красивой и бодрой; ее русые волосы развевались на ветру и сияли как солнце, прятавшееся в тот день за тучами. Журналисты были очарованы и написали об этом в газетах.

2

— Ну вот, это мы пережили, — сказала Светлана Алану Шварцу, как только они сели в машину и выехали из аэропорта Кеннеди на автостраду; движение на шоссе в сторону Лонг-Айленда было очень оживленным. — Алан, вы видели в аэропорту рекламный плакат, где большими буквами написано BEFORE-AFTER[6]? Под словом «до» была толстая бесформенная женщина, под словом «после» — она же, но превратившаяся в фею с тонкой талией. Это была реклама какой-то косметической процедуры. Знаете, сейчас я чувствую себя так, словно надо мной написано AFTER; прежняя Светлана, неотесанная и советская, осталась где-то далеко, а новая родилась как раз сегодня. И мы еще не знаем, какой она станет…