Розы от Сталина - [10]

Постарайся ты приехать ко мне, это наша единственная возможность. Напиши, как я тебе могу в этом помочь, я тоже хочу, чтобы ты всегда был рядом. Думаю, что с тобой мне не так бы досаждал весь здешний абсурд.

Целую, твоя Швета.

13

В переписке состояли не только Светлана с Браджешем: ее сын Иосиф в то время беспрестанно переписывался со своей девушкой, уехавшей из Москвы на учебную практику в Казахстан. И примерно через год после первого Светланиного послания Браджешу он писал:

7 апреля 1965

Дорогая Елена!

Привет из Москвы. Сегодня был холодный весенний день, в полдень снег на улицах начал таять, но потом опять смерзся.

Я отвозил маму в аэропорт Шереметьево, мы ездили встречать ее индийца, которому наши власти наконец-то разрешили приехать: ты же знаешь, что все эти полтора года Браджеш Сингх наталкивался на бюрократические барьеры с советской стороны. Письма приходили редко, хотя Сингх писал по несколько штук в неделю. Каким-то чудом ему удалось устроиться на работу в московское издательство переводчиком с нескольких языков.

Мы с мамой вышли на галерею, чтобы издали увидеть пассажиров из Дели. Самолет еще не сел. На балконе аэропорта стоял всего один человек, женщина, смотревшая в небо. По щекам у нее текли слезы. Мама подала ей платок, и мы оба заметили, что эта женщина (примерно мамина ровесница, лет тридцати пяти) — удивительно красивая, хотя и заплаканная. Она сказала, что ее зовут Валентина Григорьевна Невелева и что она только что попрощалась с американцем, своей первой любовью и отцом своей дочери, из-за которого при Сталине ее осудили на десять лет сибирских трудовых лагерей. Когда ее выпустили, друг нашел ее и приехал к ней в Москву, а теперь ему пришло время улетать, и она уверена, что больше его не увидит. Мама кивала головой, не пытаясь обнадежить Валентину: знала, что это напрасно. Потом с неба, прямо к ногам Валентины, опустилось перышко, наверное, галочье; женщина нагнулась за ним и отошла в сторону, чтоб остаться одной. Она забыла вернуть маме платок, но мама была явно рада, что смогла хоть что-то для нее сделать. Мне кажется, мама чувствует личную ответственность за то, что ее отец испортил Валентине жизнь. Потом приземлился самолет из Дели, и мы пошли вниз встречать маминого индийца. Из зоны таможенного контроля начали выходить женщины в сари и мужчины в элегантных темных и светлых индийских костюмах, какие носил Неру[2]. Мне вдруг показалось, что я в Индии. Тебе бы, Елена, тоже понравилось это зрелище. Когда-нибудь мы с тобой вместе съездим в аэропорт встретить самолет из Дели. Ты такое увидишь! И вот все пассажиры вышли, а Сингха все не было и не было. Я чувствовал, как нервничает мама, да и меня самого тоже уже начало трясти. Наконец я заметил, что мама машет пожилому индусу, тащившему большой чемодан. Он сразу показался мне симпатичным. Ты должна с ним познакомиться, и, когда вернешься из стройотряда, мы обязательно это устроим: у него большие добрые глаза, спрятанные за стеклами очков, и широкая улыбка. А еще он страшно образованный, прямо ходячая энциклопедия!

Однако Сингха в аэропорту ждали не только мы, но и его московские работодатели из издательства «Прогресс», где он будет переводить с английского на хинди и обратно. Они сразу отвезли его в квартиру, которую для него сняли. Я сказал маме: «Какой смысл ему селиться непонятно где, если он скоро все равно переберется к нам? Так пусть сразу к нам и едет!» Мама посмотрела на меня так, словно подобного от меня не ожидала, и обняла. Мы перевезли Сингха к нам. Он начал распаковывать чемодан и сразу надел маме на руку маленькие часы с бриллиантами. Я в таких вещах не разбираюсь, но эти часики (скорее украшение, браслет) действительно очень симпатичные. Сингх сказал маме: «Когда меня уже не будет, часы останутся и продолжат тикать». Мне он привез белую шелковую рубашку с индийским воротом, называется курта, а Кате — шелковое платье с ручной вышивкой. И для тебя тут тоже кое-что есть, Сингх и о тебе не забыл.

Потом я слышал, как он разговаривал с мамой. Я не подслушивал, просто дверь была открыта. Он сказал: «Швета (так он ее зовет, это, кажется, санскрит), ты видишь, мне нехорошо. Болезнь моя в Индии усилилась, а нерешенность нашей ситуации меня просто убивает. Мне нужно на две-три недели в больницу, и я не знаю, сколько еще протяну. Договор с издательством я пока не подписывал, так что хорошенько подумай, не слишком ли тебе будет тяжело, если я останусь. У меня есть друзья в Югославии, я бы мог жить и работать там и время от времени приезжать к тебе… или ты ко мне. Как думаешь?»

И тут мама взорвалась. Бедный Сингх! Он, я сразу понял, прежде никогда не видел этих ее вспышек гнева. Но мама не виновата, у нее с детства расшатанные нервы. С отцом ее приходилось нелегко, и это отразилось на всей нашей семье. Мама кричала, что она ждала Сингха больше года, а он теперь хочет уехать от нее в Югославию… и значит, все это время он просто ломал комедию! К счастью, она говорила по-русски и Сингх ничего не понимал, а то бы он обиделся, собрал чемодан и ушел. Сингх, наверное, святой. Он только обнял маму, чтобы ее успокоить, а когда она наконец перестала дрожать, тихо сказал: «Хорошо, дорогая, никуда я не поеду, раз ты хочешь, чтобы я остался. Ты замечательная. Я просто хотел сказать, что плохо себя чувствую и не хочу быть тебе обузой».