Розовый слон - [30]

— Вы из Риги? — начал тактическое отступление Касперьюст.

— Да, и только! — в один голос отозвались Биннии.

— Возможно, вы еще не читали правила поведении нашего дома культуры? Ладно, на сей раз впустим.

Спина Касперьюста сместилась и открыла кассовое окошечко. Биннии оставили там рубль двадцать и рука об руку отправились в зал. Не поворачивая головы, вращая только глазами, как хамелеоны, они заметили, что достигнут уже умеренный эффект — взоры молодежи выражали определенное внимание. В Риге они не были бы и вторыми, а в Бирзгале в пончо первые. Бимини чувствовали себя вполне как Каи Юлий Цезарь, когда он диктовал секретарю, что про него следует записать в паши учебники: "Лучше в деревне быть первым, чем в Риме вторым".

Бертул тоже вошел в зал, чтобы освоить вечер отдыха этого дома культуры. Первое впечатление: зал со скошенным потолком, который в дневной тишине казался внушительно большим, как величественный кафедральный собор, стал меньше и на самом деле являлся всего лишь основательной духовкой, как в прямом, так и в переносном смысле слова.

Духи не только хорошие, но и дешевые, натертый паркет не пылил, и все же воздух тут не соответствовал стандартам. Бертул обошел высокие окна. То ли Касперьюст, экономя дрова, то ли какой-нибудь индивидуальный застройщик убрал все оконные медные ручки. Вместо этого были вогнаны гвозди, так что свежий воздух можно впустить, только выбив стекла… Как бывшего туберкулезника, Бертула этот вопрос интересовал особо. Он записал себе: "Сквозняк".

"Духовка" была не только жаркой, но и наполнена пламенем. В смысле освещения зал соответствовал стандартам. Равномерный свет загорался только в перерывах между танцами, в остальное время тьму рассекали фиолетовые, алые, зеленые и желтые снопы лучей в разных комбинациях и интервалах, так что одно и то же лицо девушки в мгновение ока напоминало то залитое страстью лицо константинопольской исполнительницы танца живота, то мертвецки бледный лист салата. Музыка? Тоже полный стандарт: пары объяснялись, произнося необходимое слово друг другу прямо в ухо, как в телефонную трубку. Может быть, поэтому, танцуя, говорили мало и чувства свои выражали в основном руками, то теснее притягивав партнершу, то совсем отдаляясь от нее. Усилители работали безупречно. Если бы в зал запустить стаю голубей, они упали бы замертво у ног танцующих, сбитые ревом электрогитары и грохотом барабана. В этом отношении все как будто бы было в порядке, только вот у самих музыкантов мог быть более современный внешний вид. Худощавый барабанщик в поношенных джинсах и в брезентовой куртке с длинными прямыми волосами и костлявым подбородком напоминал индейца, который, мечтая о славном прошлом своего племени, равнодушно исполнял четырьмя основными конечностями заданную хозяином работу. Рыжий тромбонист с волной волос, спадающей углом на лоб, лениво положив одну дугу инструмента на плечо, бесстрастно двигал другую медную сосиску взад-вперед. Гитарист уповал на усилитель и ленился даже переминаться, как это принято в хороших оркестрах. Более интересным выглядел сам руководитель, который время от времени вскакивал, чтобы вместо пианино пощупать электрический орган. В черном пиджаке, с черными волосами, спадавшими на лоб, сгорбившись, в старомодных очках — он походил на фанатичного — хромого монаха, влюбленного в поп-музыку.

Потом Бертул занялся психологической группировкой участников вечера отдыха и начал с фойе. У стены между желтыми тюлевыми занавесками стояло два зеркала. В зеркале можно увидеть не только лицо человека, но и его характер. Бертул закурил, ибо тут была надпись "Место для курения" и неподъемная бетонная пепельница.

Три тонюсеньких девчушки. Годики спрятаны под изрядным слоем краски. Они вертелись, гримасничали и, как актрисы перед спектаклем, прикладывали к губам там и сям пылающее острие губной помады. Бедные детишки — ножки тоненькие, коленки костлявые, без малейшей сексапильности, чулки за рубль пятнадцать пара морщатся вокруг икр, собираются в гармошку… Этих детишек Бертулу стало чуть ли не жаль, но что поделаешь? Входной билет купили и не пьяны, — значит, надо пускать.

У другого зеркала долго вертелся мелковатый молодой человек, в то же время явно опасаясь, как бы не заметили, что он смотрится в зеркало; временами он робко, как косуля на водопое у ручья, оглядывался по сторонам. И долго возился с узлом желто-красного галстука, большого, как импортная груша. Потом ладонями тискал мягкие каштановые волосы, пока не поднял их над головой красивым хохолком. Затем одергивал двубортный пиджак, у которого сзади был хлястик с обтянутыми материей пуговицами. А брюки! На сиденье была нашита синяя бархатная заплатка, новая и непотрепанная. Бедняжка слыхал что-то о латаных штанах заграничных модников, но не соображал, как скомпоновать их в паре с жакетом. После таких приготовлений юноша стал у входных дверей зала, позади других, и вовсе не пытался протиснуться в первые ряды бойцов, хотя призывный гром гитары уже приглашал к танцу. Возле него группировались такие же раки-отшельники, вооруженные прическами-фантазиями и воистину неохватно широкими брюками. Это была группа нетанцующих, неуверенных в себе молодых людей. Как перед первым поцелуем — час размышляют над тем, куда девать нос в тот решающий момент.