Розовый слон - [31]

— Мадис опять будет весь вечер топтаться, — раздался протяжный голос рядом с Бертулом.

Он обернулся. Появилось изящное создание, которое называлось Азандой. Фиолетовые волосы при свете прожекторов переливались, как лучи искусственного лунного света. Глаза покоились в глубоких озерах с черными берегами и зелеными окружьями. Лицо соответствовало лучшим стандартам иностранных журналов. Зато фигура у нее была своя, стройная, но не костляво-исхудалая от недоедания, вырез платья цвета фиалок совсем небольшой. Чулки ей были не нужны, они только скрывали бы ее бархатный загар. Заметив восхищение Бертула, Азанда будто бы без умысла крутнулась, как манекенщица на сцене. Бертул понял, почему у платья спереди нет выреза — он был на спине, до пояса. Бертул вздохнул: слишком много красоты…

— Задача корешка информировать читателя о содержании книги. У красивых романов красивые переплеты… — проворковал он.

Азанда вполне уяснила, кто здесь красивый роман.

— И все эти ребята у дверей точно такие же, как Мадис, только и знают толкаться, когда девушка проходит мимо.

— А кто этот Мадис?

— Он работает на Тендикской фабрике бетонных потолков. Его вывешивают на Доске почета, поэтому-то, наверное, он не имеет права трястись, как другие, — пояснила Азанда.

По мнению Бертула, эти столпившиеся просто не могли подавить непонятный страх: они тряслись бы, да еще как, но если у них получится не как у других? Девушки будут ухмыляться. Вот чего они боялись! И потому часть из них пропускает лекарство для смелости. Вывод: надо организовать мероприятия, чтобы вовлечь в общественную активность, то есть в танцы, и эту группу блокирующих дверь. Тогда и алкоголиков будет меньше.

— Азаида, можно, пригласить вас? — поклонился Бертул.

— Почему же нет, пошли трястись, — безучастно ответила Азанда и положила обе руки на плечи желтого пиджака Бертула. Белый пояс Азанды был чертовски широк, ее талию Бертул не ощущал. Опустить ладонь пониже вроде бы не подобает, щупать лопатки — мало удовольствия. Бертул еще не промочил горло, поэтому танцевал гладенько, как считалось шиком в начале пятидесятых годов на вечеринках клуба гризинькалнских пожарников. Шажок в сторону, еще один вкось, а там еще какой-нибудь шажок, полуповорот, если хорошо удается — полный поворот, и репертуар готов, чего ж вам боле! Теперь Бертул, с отдавленными ногами, постоянно толкаемый локтями окружающих, и сам чувствовал весь анахронизм своего танца, поэтому старался отвлечь внимание разговором.

— Не только ребята стоят, но и девушек много сидит.

— Это все пигалицы да те, которые прозевали свое время. Доярки, — безжалостно бросила Азанда. — Сюда не надо бы пускать и тех из Пентес, которые бутылки разливают на пивоварне. Ужасно нахальные. Поэтому нашим и приходится сидеть. Darling…

— Это мы устраним, — отозвался Бертул. Он решил после танца опрокинуть в буфете рюмочку коньяка, который вообще-то терпеть не мог из-за безбожной цены. В трезвом виде он не мог так же вот раскидывать ноги и выписывать затейливые кренделя, как это делали все остальные. Но тут его замысел преобразиться разрушили аплодисменты, грохнувшие у левого уха. Бертул взглянул на желающего похитить Азанду и понял, что явился пират, акула! Пиратская акула, против которой он со своими небесно-голубыми брюками и черной ниточкой усов был мелким окуненком. Ростом тот был не особенно велик, превосходил Бертула, может, всего на два сантиметра, небрежно сутулился… зато все остальное было недосягаемым для Бертула. Моложе, лет тридцати с небольшим, загорелый брюнет, на лице не как у Бертула бесчисленные морщинки, а всего лишь две рытвины: от носа к уголкам рта. Густые темные брови и бесстыже открытые серовато-голубые глаза. Пышные темные волосы мягкой волной касались белого воротника. Густые, не слишком длинные бакенбарды. И костюм — кофейного цвета, в черную мелкую полосочку, за сто двадцать. При свете прожекторов он сверкал так же, как широкий фиолетовый галстук. Будто не заметив Бертула, незнакомец тянулся к талии Азанды… А Азанда, черт подери, не удостоив даже взором прошлое, то есть Бертула, положила ладони на плечи, покрытые французской тканью. Нарбут вернулся… Бертул вспомнил это самоуверенное лицо, виденное на страницах "Литературы ун Максла" в связи с открытием какой-то выставки.

"Если художники не станут соблюдать традиции — не будут ходить в обтрепанных брюках, а бороду брить будут каждый день, — к добру это не приведет", — тяжко вздохнул Бертул, покупая в буфете пиво. Пить коньяк больше не было смысла — целоваться с Азандой этим вечером не суждено. В буфете стояла повсеместная металло-пластмассовая мебель с синим верхом, с которого можно было смыть абсолютно все, даже с помощью пальца выведенные пивом непристойные аналоги любви. К восприятию алкоголя располагают пышные растения, таков закон кабака. Посередине помещения из обрезанной бочки ветвился фикус. У дерева были блестящие сочные листья, — наверное, благодатное воздействие оказывал пепел, которым в избытке обеспечивали дерево посетители, втыкая в землю окурки. В поисках одиночества огорченный Бертул с бутылкой пива спрятался за зелеными листьями. И расслышал скучающий голос Азанды: