Розовый слон - [29]

— В этом году много спасли?

— В этом году план горит — не тонут, все время шел противный дождь, отчет будет неважный.

— Послушай, — через борт лодки перегнулся второй, с круглым розовым лицом, — не мог бы ты немножко тонуть?

Броня подумал:

— Можно изобразить, когда деньги будут на исходе. Но чего вы гоняете эти старые пленки? У меня есть потрясные записи.

На прощание они условились, что в тот момент, когда воздух начнет сотрясать одна сторона, другая будет молчать, чтобы дать возможность Бирзгале освоить больший репертуар современной музыки. А Броню и его леди как-нибудь вечером переправят на лодке на спасательную станцию, чтобы за легким выпивоном послушать записи рижан.

— Ужасно хочется есть, — признался Броня, возвращаясь в обрезанную ригу Свикене.

— Не надо было купаться, — вздохнула Байба, — мне тоже хочется… хотя бы одно пирожное-корзиночку…

Так как на двоих еще оставалось четырнадцать рублей, они надели исписанные рубашки, спрятались за огромными черными очками, приобретя сходство с совятами, и в обнимку отправились в город, не обращая внимания на все окружающее, но надеясь, что окружающие обратят внимание на них. Да и смотреть-то тут не на что — вдоль мостовой обычные тропинки, на яблонях обычные яблоки, дома и дворы, как в Риге, только намного меньше.

Заказанные в ресторане порции карбонада были огромными, мясо вокруг косточек сочное. Не оставлять же такое. Человек должен быть естественным, таков принцип, да и жить так легче, и они, помучившись немножко с ножом и вилочкой, схватили кости пальцами и обгрызли все до последнего волокна. На них поглядывали одетые в сверкающие сатиновые халаты официантки, которые вот так не посмели бы. На десерт они съели по две корзиночки и выпили по стакану хорошего румынского вермута. Оставив в "Белой лилии" пять рублей, они отдали концы.

Было субботнее послеобеденное время, и Шепский, полив свой семейный огородик, высиживал у киоска ящик с пустыми бутылками совершенно легально. Заметив парочку с ангельскими волосами, он громко прошептал в сторону Байбы: "Я знай, где продают подержанный детский коляска, такой складной" — и заржал. Байба съежилась. От лошадиного смеха, подумала она. В киоске они купили масло, белый хлеб, вишневое варенье и твердую колбасу, потому что та, несмотря на четыре пятьдесят за килограмм, была вкуснее, чем молочная колбаса. В киоске оставили примерно три рубля. В витрине возле моста они прочли афишу о том, что сегодня вечером в доме культуры вечер отдыха, и решили посмотреть, как в Бирзгале трясутся. В пансионате Свикене они вытащили из сарайчика старый матрас и прилегли на нем, забывшись в послеобеденном сне. В грану ложиться нельзя было, потому что там Байба еще утром заметила прыгающего лягушонка, а на тропинке в черной земле исчезла головка дождевого червяка. Попробуй растянись на траве, эдакий червяк, пожалуй, в ухо заползет.

— А не начнет ли придираться эта деревенщина? — размышляла Байба, рассматривая вечером свою рубашку, испещренную надписями.

— В Амстердаме даже перед дворцом королевы могут ходить в лохмотьях и с бородой. Попробуй в Риге у исполкома…

И они, опасаясь местных обывателей, надели через головы нечто вроде накидок, которые изготовили в Риге из детского клетчатого одеяла, растеребив бахрому по краям, а в середине прорезав дыру. Некоторые девушки сами ткут пончо, но для чего же тогда создавалась тяжелая и легкая промышленность?

Опасения Бинниев оказались обоснованными. У входного портала дома культуры, украшенного полуколоннами, стоял тучный мужчина в коричневом костюме в мелкую клетку. Сверкающий галстук, должно быть, душил его, он часто засовывал палец за воротник рубашки, и глаза его в такие минуты немножко выкатывались наружу. Этот мужчина был Касперьюст, выполняющий сегодня обязанности ответственного дежурного.

— Товарищ, у вас нет галстука, — перехваченным, будто прокуренным голосом спокойно пояснил он.

— Это, старина, я и сам знаю! — Броня схватил медную дверную ручку, которая чудом не была пущена в расход во время последней войны.

— В таком случае на вечер вам нельзя. Пожалуйста, ознакомьтесь! — И Касперьюст сам открыл высокую дверь.

В фойе над окошком кассы была прикреплена вывеска, на которой первая буква каждой строчки была устрашающе большой и красной, как пожарная машина.

— Видите! — Касперьюст приложил палец к соответствующему месту: — "На вечер необходимо являться в приличной одежде и при галстуке. Исключение — рубашки с отложными воротниками. Не допускаются жакеты вязаные, кожаные или из кожзаменителей".

— Этот свиток был написан еще до моего рождения, когда предки ходили в ботинках со шнурками, так что ко мне это не относится. Что на мне неприличное?

— На вас нет рубашки и галстука. Такой… такой… плед в списке приличной одежды не предусмотрен.

— Ну так предусмотрите и получите медаль за изобретение. Пончо молодежь носит во всем мире, — зачирикала Байба.

— В мире может быть, но не в Бирзгале. — Касперьюст не терял спокойствия, потому что на его стороне была правда в письменном виде.

— Англичане не пьют, не курят, только немножко врут, — в разговор вмешался приятный голос. Заметив единственные пончо, подошел Бертул. — Не будем говорить, что пончо молодежь носит во всем мире. Кое-где носят. Зато я согласен, что эту одежду, пока она чистая, можно причислить к приличной. Для молодежи до двадцати пяти лет, а для индейцев в Боливии — на всю жизнь. Может, товарищ директор, впустим? Видите, туфли у них сверкают. — Биннии казались забавно современными, хотя и не особенно лестным было подчеркнутое безразличие, с каким оба выслушивали его защитную речь. Но разве не читано в зарубежных журналах, что равнодушие ко всему окружению, помимо еды, и есть современное проявление самоуверенности и самосознания молодежи?