Розовый слон - [28]

Под вечер, по пути в дом культуры, он впервые встретил возле дорожки к "Белой лилии" Бинниев, У того, который побольше ростом, была жидкая борода, этот, наверное, в их симбиозе исполнял роль юноши, хотя, соблюдая равенство полов, они нагнули друг к другу головы под одинаковым углом, руки вокруг талии друг друга держали на одинаковой высоте и кули вельветовых штанов тоже казались одинаковой ширины. Большие пальцы свободных рук оба запустили под лямки синих заплечных сумок. Надпись "Пан-Америкэн" должна была свидетельствовать, что оба летели через тот большой пруд и принадлежат они отнюдь не к гражданам Бирзгале, а к гражданам мира. Эти, по крайней мере, не пресные.

Бинниев в "Белую лилию" погнал аппетит. После первой по-настоящему свободной ночи последовал первый по-настоящему свободный день. Они проснулись около полудня.

— Единственная ценность часов в том, что их можно продать, — сказал Броня. Поэтому никто их не завел.

Опять сварили картошку, потому что Байба это умела. Масла больше не было, но в погребе под потолком висела половина копченой свиной головы. Броня, ухватившись за коричневое ухо, набросился на голову с большим кухонным ножом. В общих чертах обрезанная половина головы обеспечила заправку для обеда и для ужина. От всего остались непонятно большие, украшенные зубами кости, каких раньше Байба никогда не видела.

— Деревенские жители обычно отдают кости собаке, — вспомнила Байба прочитанное в латышской литературе.

Наевшись, полуголые, с транзистором в руке, они пошли искать собаку, которой можно отдать большие кости. За картофельным полем вдоль реки простиралась полоска луга. Они упали в траву, с минуту повалялись, и тут Броня попытался погреть руки под Байбиным бюстгальтером.

— Теперь нельзя, на другом берегу глазеют.

— Но за границей, там, где собираются хиппи, все делают… почти… совсем открыто.

— Видишь, какие там мамонты! Им, поди, завидно.

Биннии спокойно сели на берег, опустили ступни в воду и только теперь заметили, что на другом берегу в листве, на высоте пяти метров над землей, стояла на столбах будка, выкрашенная в цвет зеленых листьев, с одним, но зато широким окном. В будку, как на сеновал, можно было попасть по лестнице. В тени ее валялись двое молодцов шоколадного цвета, в плавках, и время от времени приветственно поднимали друг к другу бутылку.

— Это… какие-то наблюдатели. Там привязана белая лодка. Может, спортсмены на тренировках, — рассуждал Броня.

— Поищи на девятнадцати метрах что-нибудь из Лондона, — сказала Байба, укладываясь на бок так, чтобы соблазнительнее выделялась впадина от талии к бедрам, одетым в красные бикини. Броня на девятнадцатой волне разыскал приличную музыку и отрегулировал нормальную громкость — такую, чтобы хорошо слышно было и на другом берегу. Они соблюдали основной закон любителей поп-музыки — хорошую музыку следует проигрывать так, чтобы соседи тоже слышали.

Лежавшие на том берегу подняли головы, как потревоженные тюлени. Затем один, будто сорвавшийся с привязи шимпанзе, взбежал по лестнице. Спустя мгновение из будки высунулся, словно металлический клюв… огромный громкоговоритель, из которого тотчас раздался громовой голос: "Внимание, внимание! Говорит радиоузел Бирзгальской спасательной станции. Нельзя купаться раньше чем через час после приема пищи. Конец передачи". Объявленное умозаключение подкрепил оглушительный Том Джонс, который всему Бирзгале выплакивал свои душевные страдания по Дилайле.

— Какая отсталость: этой вещи уже три года! — закричал Броня Байбе на ухо.

То, что транзистор выхватывал на девятнадцатой волне, было задавлено. Биннии, объясняясь знаками, решили искупаться.

Речное дно из гравия было сносное, вода доходила, во всяком случае, до пупка. Броня решил показать, как плавают рижские ребята, и бросился кролем. Но тут его окликнул грозный голос;

— Гражданин в голубых плавках! Вне зоны купаться опасно! Прошу вернуться! — И оба шоколадных ангела-хранителя залезли в лодку, дважды обмакнули весла в воду, и бело-красный бок лодки уже закрыл Броне "вид на море", а воды этой реки через Салацу или Гаую наверняка попадали в море. От лодки исходил вроде бы пивной дух.

— Чего дурака валяете: вода до пупка, разве тут можно утонуть!

— Но, видишь ли, там, за водяными лилиями, десятиметровая яма. Поэтому по правилам купаться можно только здесь, — миролюбиво пояснял нежеланный спасатель, черные волосы которого спадали до узких индейских глаз, так что нельзя было сказать, есть ли у него лоб.

— Ну а если бы я захотел купаться за излучиной? — Броня кивнул в сторону, где течение реки обрывалось на повороте и казалось, что река уходит в землю.

— У нас есть телефон. Если где-либо тонут, нам сообщают, и мы едем делать искусственное дыхание утопленникам. У нас есть аппараты.

— Но вы же не можете приказать купаться только здесь.

— В том-то и дело., Правила опубликованы в газете, но народ несознательный, здесь не купается и десятая часть.

— В таком случае вас напрасно держат.

— Начальству виднее… Чего без толку болтать. Если мы за десять лет спасем хоть одного, этим все окупается: спасена жизнь человека! Разве ты не хотел бы, чтобы тебя, в случае чего, выловили из грязи и отдали бы той леди, которая там на берегу втирает в бедра солнечное масло?