Рожденные в СССР - [6]

Зеленая, пахнущая лесом похлебка была в мгновение проглочена, и пятнадцать пар голодных глаз с надеждой уставились на воспитательницу. Но что еще она могла сделать для них?

Стекла в окнах на первом этаже были выбиты, и Артемьев, прячась в стенном проеме, настороженно прислушивался. Улица молчала. Артемьев успеет убежать, если часовой пойдет сперва в другие подъезды. А если нет, то останется здесь и подкараулит солдата, спрятавшись за выступом стены. Вор осторожно выглянул в окно: солдат стоял под аркой дома, не решаясь выйти из темного убежища. Лунный блик сверкал на штыке винтовки, выдавая его. Артемьев пригнулся и, осторожно ступая по предательски хрустящим осколкам стекла, начал подниматься вверх по лестнице. Во дворе послышались голоса — на шум выстрелов пришла подмога.

В лесу родилась елочка, В лесу она росла, Зимой и летом стройная…

Дети не подпевали воспитательнице, в тарелках и животах было по-прежнему пусто, и им еще и еще хотелось елового супа. Им казалось, что если не открывать рот, его сладковатый, вяжущий вкус останется дольше.

Артемьев вошел в помещение интерната и тут же закрыл дверь на засов. Одной рукой он держал мешок с хлебом, а другую сунул в карман и крепко сжал рукоятку охотничьего ножа — на всякий случай.

— С Новым годом! — поздравил он хриплым от курева голосом.

— Вы кто? — растерялась Вера Павловна.

Но тут дети выбежали из-за стола и кинулись к нему.

— Дед Мороз! Дед Мороз!

Артемьев от неожиданности отпрянул назад.

— Дед Мороз! — кричали счастливые дети. Они повисли на нем, словно елочные игрушки, тычась носами в мешок.

Дети не загадали ни конфет, ни хлеба, ни конца войны — это они просят каждый день. А сегодня Новый год, и Вера Павловна не обманула их, потому что загаданный Дед Мороз пришел. Надо скорее, скорее загадать еще что-нибудь.

— Дед Мороз!

Только трехлетний Павлик знал, что это не Дед Мороз, это его папа пришел с фронта. Павлик сегодня загадал, чтобы папа вернулся за ним. Мальчик счастливо смотрел на Артемьева, а тот, улыбаясь, гладил его по голове.

— Кто вы? — воспитательница подошла к незнакомцу.

— Дед Мороз, — засмеялся Артемьев и полез в мешок. — Все как надо, и подарки есть.

Вера Павловна не поверила глазам: мужчина достал из мешка четыре буханки хлеба и протянул ей.

— Хлебушек! Хлебушек! — закричали дети.

— Откуда это? Кто вы? — прижимая к себе хлеб, спросила она его.

— Дед Мороз, — продолжал веселиться Артемьев. «Нет, суки, не найдете. Здесь не найдете», — хохотал он про себя.

Воспитательница продолжала растерянно прижимать хлеб. Артемьев пробежался по ней глазами: Вера Павловна была небольшого росточка, худенький заморыш, совсем еще девчонка. Так они и смотрели друг на друга, не зная, что говорить, а счастливые дети прыгали вокруг Артемьева и воспитательницы, держащей в руках буханки.

На лестнице послышался шум, в дверь постучали:

— Откройте, милиция!

Вера Павловна растерянно смотрела на мужчину: тот замер, подобравшись, будто собираясь бежать, вот только не знал — куда, а грубый рот так и застыл в неестественной для его лица улыбке.

В дверь постучали сильнее.

— Откройте! — потребовал мужской голос.

Артемьев только собрался вытащить нож, как Вера вдруг сделала ему знак идти за ней. Она привела его в кладовку и закрыла за ним дверь на ключ. Вор оказался запертым, ему оставалось только прислушиваться к тому, что происходило в комнате, сжимая в руке верный нож.

Он слышал, как девушка открыла солдатам дверь, но не мог различить слов в ее тихой, пугливой речи. В тесном четырехугольнике кладовки оказалось окно, Артемьев посмотрел во двор — у арки стояли двое часовых, слева от окна был козырек, через который можно было выбраться отсюда, но часовые сразу заметят его и начнут стрелять. Артемьев спрятал мешок с хлебом под кровать, на которой лежали заледеневшие тела женщины и двоих детей. Он понимал, что если воспитательница сдаст его, будет обыск — солдаты найдут хлеб. Оставалось только ждать. Обжигая рот, он жадно докурил папиросу и, затушив ее пальцами, спрятал в карман. В замке заскрежетал поворачиваемый ключ, дверь открылась. Вор стоял у окна спиной к двери, сжимая в руке нож — тот никогда не подводил его. Позади послышались легкие шаги.

— Они ушли…

Артемьев повернулся и подошел вплотную к Вере. Она испуганно отступила назад. Вот сейчас ее лицо было похоже на лицо шестнадцатилетней девочки, такой, наверное, она была до войны: темнота смазала остроту истончившихся от горя и голода губ, и не видны стали безжалостные к ее юному лицу блокадные морщины. Он подошел еще ближе, так близко, что разглядел даже в потемках, как дергался левый уголок ее рта. Ей пришлось запрокинуть голову, чтобы взглянуть ему в глаза.

— Еще четыре буханки… — прошептала она. — Еще четыре буханки, и можете переждать до утра.

Она и пискнуть не успеет, как он переломит ее тонюсенькую, даже в пуховом платке, шейку, такую хрупкую под его крепкими, многое ломавшими пальцами. Она угадала в его глазах, о чем он думает, девушка пошатнулась от страха, и казалось, что сейчас она упадет или просто разрыдается. Но она стояла, глядя ему в глаза.