Рождение неолиберальной политики - [155]

На третьей фазе истории неолиберализма эти базовые идеи были распространены на международную торговлю и экономическое развитие; «структурные реформы» в соответствии с требованиями рынка стали священным граалем для экономистов и разработчиков экономической политики в МВФ, Всемирном банке, ВТО и для других региональных и глобальных организаций. Колонизация международных институтов неолиберальными идеями несла с собой логику утверждений Милтона Фридмена о взаимосвязи экономической и политической свободы. По словам консультанта президента Рейгана Аннелиз Андерсон, «Папа [Иоанн Павел II] считал, что без экономической свободы люди не могут быть свободными в других отношениях»[882]. Успех «Солидарности» в Польше и высказывания Папы в поддержку свободного предпринимательства ознаменовали начало признания рыночного евангелия в бывших странах советского блока. За пределами Восточной Европы убеждение в неразрывной связи экономической и политической свободы объединяло таких разных лидеров, как Рейган, Тэтчер, немецкий канцлер Гельмут Коль, французский министр финансов и председатель Еврокомиссии Жак Делор и фактический руководитель Китая Дэн Сяопин.

«Столь впечатляющие успехи неолиберальной политики показали, сколь сильна может быть твёрдая вера в рынок как лучший механизм распределения ресурсов. Однако эта приверженность рынку редко подвергалась детальному эмпирическому анализу и критике. Видные профессиональные экономисты скептически относились к теориям общего равновесия или рациональных ожиданий, но их предупреждения, как правило, не привлекали внимания. И когда социальное неравенство, рост нищеты и обездоленности, характерные для XIX в., вернулись в Англию и США после более чем столетнего роста средних доходов, политики и чиновники продолжали вести себя так, словно были заколдованы нежеланным для Карла Поппера «божеством», свободным рынком[883]. Им становилось все труднее мыслить иначе об экономике и обществе.

Параллели: место трансатлантической неолиберальной политики в истории

А ведь всё могло сложиться по-другому. Лидеры Лейбористской и Демократической партий в 1960–1970-х годах первыми начали применять ключевые неолиберальные идеи. Президент Джимми Картер, глава Федерального резерва Пол Волкер, министр финансов Денис Хили и премьер-министр Джеймс Каллагэн в 1970-х годах переходили к другому роду макроэкономического управления. Их правительства выступали в поддержку различных форм дерегулирования. А эксперименты с привлечением частного сектора к участию в обеспечении жильём и городской реконструкции начались даже раньше, в 1960-х годах (в частности, в США при Кеннеди и Джонсоне). При других обстоятельствах лейбористы и демократы вполне могли бы вновь победить в конце 1970-х годов. Если бы Лейбористская партия вошла в 1980-е годы под руководством умеренного Дениса Хили или, если бы не случилась Фолклендская война, лейбористы, возможно, получили бы поддержку избирателей на фоне глубокой рецессии, которую породила экономическая стратегия консерваторов. И если бы второй нефтяной шок не случился перед иранским кризисом с заложниками, Джимми Картера, наверное, не стали бы несправедливо обвинять за «болезненное состояние» страны[884]. Главные роли сыграли везение и историческая случайность.

При оценке исторического значения трансатлантической неолиберальной политики и её наследия наибольшую важность имеют два момента. Первый — неолиберальная теория (и практика) государства. Можно считать несомненным, что неолибералы только на словах принижали роль государства, а на самом деле им были нужны активные действия государства, чтобы изменить баланс между государством и рынком в пользу последнего. После избрания Маргарет Тэтчер и Рональда Рейгана на смену ограниченным переменам в политике и макроэкономическом управлении пришла новая и целостная господствующая политическая философия, основанная на неолиберальной вере в рынок. Ясно, что в конце 1970-х годов политику нужно было менять, и, как мы видели, Картер и Каллагэн изменили свои экономические программы и сосредоточились на сокращении государственных расходов и борьбе с инфляцией. Но каковы бы ни были намерения пришедших им на смену консерваторов и республиканцев, увлечение неолиберальной философией ничем не сдерживаемого рынка принесло очевидную выгоду одним сегментам общества за счёт других: одни выиграли, другие проиграли. Бедные и малоимущие часто проигрывали, а представители среднего и верхнего классов, напротив, выигрывали от таких мер, как снижение подоходного налога, предоставление персональных субсидий (например, в виде вычета уплаченных процентов по ипотеке из подоходного налога), безжалостное дерегулирование, приватизация государственных активов и национализированных отраслей, «просачивание» методов экономической теории предложения и дружественная бизнесу экономическая политика.

Возвышение неолиберальной теории государства заметно повлияло на государственную и общественную сферы. Предпринятая Хайеком критика государственного планирования высветила самонадеянную недальновидность патерналистски настроенных политических и государственных элит. Он утверждал, что положительные достижения государственной политики гораздо чаще были результатом счастливого случая, т.е. наличия одарённых и добросовестных политических лидеров и должностных лиц, чем следствием каких-либо объективных достоинств самих систем государственного управления. Если таких людей не было, а порой даже если они и были, результаты, полагал Хайек, получались в лучшем случае неудовлетворительные. Убедительная критика Милтона Фридмена в адрес претензий кейнсианского управления спросом подорвала веру в способность государства успешно управлять экономикой с помощью макроэкономических методов. Правда, следует отметить, что и его собственный рецепт, монетаризм, тоже был не без изъяна. «Максимизирующая прибыль» теория общественного выбора Стиглера, Бьюкенена и Гордона Таллока подорвала доверие к бюрократическому управлению и государственному регулированию. Утверждение, что дефицита государственного бюджета не нужно бояться, которое выдвинул и пропагандировал Фридмен и которому в США на практике последовали сначала администрация Рейгана, а затем сильно консервативное правительство Буша-младшего, противоречило финансовому здравому смыслу простых людей. Окрепшее после Уотергейта убеждение в коррумпированности правительств и чиновников подпитывало массовые настроения, объединённые общей утратой доверия к политикам и политическим институтам: выступления против налогов в США в 1970-е годы, коллапс трудовых отношений в Англии и повсеместное разочарование, вылившееся в городские волнения и беспорядки, которыми был омрачен конец 1960-х годов. В конечном итоге совершенно исчезла характерная для середины XX в. вера в эффективность и моральное превосходство государства и коллективного действия.