Рождение неолиберальной политики - [157]

Было бы неверно думать, что трансатлантический неолиберализм представлял собой исключительно элитарное течение. Главными его представителями были учёные, политики и журналисты. Характерные для него формы политической деятельности нуждались в финансовой поддержке богатых бизнесменов и фондов. Движение стремилось оказывать непосредственное влияние на реальных политиков и государственных деятелей в высших политических и государственных эшелонах; для этого использовались публикации, лекции, встречи, почтовые рассылки, исследовательская и консультативная деятельность. Однако, несмотря на свой элитарный характер, неолибералы и в США, и в Англии находили простой политический язык, созвучный опасениям и чаяниям широких масс в обеих странах. Этот политический язык энергично вытеснял привычную и к 1980-м годам уже совершенно избитую фразеологию Нового курса и социал-демократии. В США неолиберальные идеи снижения налогов и ограниченном правлении находили отклик в массовых протестах против налогов; самым наглядным образом это проявилось во время кампании за «Положение № 13» в Калифорнии, в поддержку которого возвысил голос Милтон Фридмен. Простые и доступные понятия индивидуальных возможностей и свободного предпринимательства служили конкретизированным выражением традиционных идеалов американского индивидуализма; точно таким же образом жители белых пригородов формулировали свои требования в «антиавтобусных» кампаниях с использованием терминологии гражданских прав. В Англии программа Тэтчер «Право на приобретение» была мастерским ходом, полностью отвечавшим пожеланиям рабочего и нижнего среднего классов. Левоцентристские партии, лейбористы и демократы, старались найти свой язык, который можно было бы противопоставить этому неистовому неолиберальному напору, пока, наконец, Билл Клинтон и Тони Блэр не сформулировали заново программные цели своих партий в свете ключевых элементов новых политических реалий.

Иными словами, наследие неолиберальной политики весьма весомо. Оно представляет пример высоко дисциплинированного и эффективного политического движения. Кроме того, оно в очередной раз показывает, какова сила идей в формировании определённых политических и социальных результатов. Трансатлантическое неолиберальное сообщество подтвердило правоту Хайека и Фридмена, которые считали, что изменение «состояния общественного мнения» влечёт за собой глубокие политические, а равно и экономические перемены. Наиболее продуктивные идеи этих мыслителей действительно способствовали решению самых насущных социальных и экономических проблем, например повышению доли частных домовладений или обузданию стабильно высокой инфляции. Но такие успехи не настолько многочисленны, чтобы общий результат трансатлантической неолиберальной политики мог считаться однозначно положительным.

Успех неолиберальной политики повлёк за собой целый ряд последствий. В новой системе координат неравенство было признано необходимым и неизбежным злом. Произошло общее сжатие государственной сферы — пространства, доступного для щедро финансируемых, комплексных и всеобщих государственных услуг, коллективных действий рабочих и инициатив по месту жительства, общих публичных пространств и учреждений. В кругах разработчиков социально-экономической политики и во всём обществе возобладало — поощряемое неолиберальной интерпретацией «невидимой руки» Адама Смита — представление о личном интересе как интересе эгоистическом. Стремление к наживе, или, в менее ругательной терминологии, к прибыли следует приветствовать. Поскольку общество благосклонно внимало речам о «стремительно растущих» государственных расходах на социальное обеспечение, помощь беднейшим слоям сокращалась. И мало кто замечал, что происходило это именно в то время, когда люди с доходом средним или выше среднего получали за счёт налоговых вычетов больше помощи от государства, чем когда-либо имели бедные[886]. В течение 1980-х годов на самом деле происходило перераспределение средств от бедных к богатым, и этот процесс продолжался в 1990-е годы при Билле Клинтоне и Тони Блэре[887]. Были ли перечисленные последствия предвиденными и преднамеренно допущенными (в большинстве случаев, по-видимому, нет) — это не так уж важно по сравнению с тем объективным фактом, что неолиберальные программы имели тенденцию затрагивать самых уязвимых членов общества самым болезненным образом.

Апофеоз неолиберализма?

Все мы, вероятно, упустили из виду последствия чрезмерной преданности идеологической догме.

Джеффри Хоу, интервью, 2007 г.

Кульминация неолиберальной веры в свободный рынок совпала с финансовым кризисом 2007–2008 гг. Кризис стал прямым результатом культуры, наделившей свободный рынок божественным статусом, которого он решительно не заслуживал. Повсеместно господствовала уверенность — особенно энергично её выражал бывший руководитель Федерального резерва Алан Гринспен — в том, что рынки суть самонастраивающиеся механизмы и органически присущие им мотивационные структуры делают их несгораемыми и непотопляемыми. Эта уверенность покоилась на предположении, что интересы финансовых институтов могут эффективно заменить строгий внешний контроль за финансовыми рынками, поскольку сами по себе будут предостерегать банки от увлечения высокорисковыми стратегиями. Это представление лежало в основе политики, которая привела к обвалу кредитно-финансовой системы, к самой глубокой рецессии со времён Великой депрессии. Катастрофа наглядно показала всю ограниченность, по выражению журналиста Джона Кэссиди, «утопизма экономической теории», т.е. бездумного и некритичного следования логике свободного рынка