Рождение неолиберальной политики - [131]
В США пик развития пригородов пришёлся на середину XX в., когда федеральные власти избрали в качестве приоритетной жилой единицы отдельный дом на одну семью. Важные политические решения, приятые в период 1930–1970-х годов, прочно закрепили тенденцию к безостановочному разрастанию пригородов, а это оказало влияние на политическую и демократическую культуру страны. Начиная с непоследовательной реакции Герберта Гувера на Великую депрессию и потом на протяжении всего Нового курса федеральные власти создавали систему стимулов, которая поощряла развитие пригородов за счёт других форм государственного жилищного строительства. В 1933 г. была создана Корпорация кредитования домовладельцев; её задача заключалась в рефинансировании жилищной ипотеки и помощи тем её держателям, которым грозила потеря права выкупа заложенного имущества. Управление по жилищным вопросам ориентировалось на Корпорацию в своей классификации жилой недвижимости, которая стала началом ныне печально известной практики зонирования и «красной черты». Как отмечает Хэйден, «высшие разряды были присвоены районам с полностью белым протестантским населением, а районам со смешанным населением они отказывали в кредитах»[756]. Управление разработало правила заключения жилищных сделок, требования к типам жилья, разрешённого в определённых районах, и предоставляло кредиты для небольшого ремонта, что делало покупку жилья более привлекательной. Конечной целью было поощрение роста семейных домовладений и белых пригородов.
Этому стремлению к развитию пригородов сопутствовала политика Нового курса в отношении сноса ветхого жилья, санации городов и государственного жилищного строительства. Закон Вагнера — Стиголла 1937 г. требовал, чтобы новое государственное жильё строилось только взамен снесённого в пропорции один к одному, хотя ощущалась значительная нехватка доступного жилья. Были предприняты попытки реализовать программы оздоровления городов (такие как создание «зелёных поясов»), которые разрабатывал и курировал специалист по экономике сельского хозяйства и советник Рузвельта Рексфорд Тагуэлл, но эти эксперименты имели весьма скромный масштаб. В конце концов, 1930-е годы ознаменовались победой сторонников идеи отдельного индивидуального дома над теми, кто, подобно Тагуэллу, выступал за районы с высокой плотностью заселения для бедных и неимущих слоёв. Оппозиция широкому, даже всеобщему государственному жилищному обеспечению носила идеологический характер и во времена Нового курса одержала верх в дебатах по поводу городского будущего. Как отмечает Хэйден, в результате сложилась «очень влиятельная коалиция, выступавшая против государственного жилищного строительства и за развитие пригородов; она была тесно связана с Республиканской партией и представляла собой такое лобби, с которым демократы не могли не считаться»[757].
Маргарет О’Мейра проводит глубокий анализ связей между политикой холодной войны, научным истеблишментом и развитием пригородов и рассматривает несколько важных примеров воздействия этих специфических перемен в американской социальной политике. О’Мейра «выясняет, каким образом федеральные ассигнования на высшее образование и научные исследования в начальный период холодной войны содействовали переносу в пригороды передовой научной деятельности» за счёт других групп[758]. Она рассматривает три конкретных случая — Стэнфордский университет и полуостров Сан-Франциско, или Кремниевую долину; Университет Пенсильвании в Филадельфии; Технологический институт Джорджии в Атланте — и на этих примерах прослеживает, как переплетались в послевоенный период государственное вмешательство и научные исследования. По её мнению, совершенно целенаправленно был создан специфический тип урбанизации, который она называет «городом знания». С 1940 по 1970 г. федеральные расходы на научные исследования и развитие их инфраструктуры выросли с 74 млн долл, до 15.7 млрд. О’Мейра показывает, каким образом решение федеральных задач в холодной войне, например создание эффективной гражданской обороны, воздействовало на «форму и содержание американского городского пространства»[759]. В частности, одной из задач, которые решала федеральная программа крупномасштабного дорожного строительства, была необходимость срочной эвакуации населения в случае ядерного нападения. Федеральные власти быстро поняли взаимодополняющий характер реконструкции городов и оборонных потребностей.
Раздел 112 Закона о жилье 1959 г., принятого администрацией Эйзенхауэра, предусматривал меры, стимулирующие участие университетов и колледжей в решении задач городского развития и расчистки районов ветхой застройки. Кроме того, было очень важно обеспечить относительную безопасность научных организаций, которые могли принести США победу в холодной войне; в связи с этим возникла необходимость перевода их в пригороды. Закон об образовании для нужд национальной обороны 1957 г., закон о высших учебных заведениях 1963 г. и закон о государственных технических услугах 1964 г. решали общую задачу, имевшую приоритетный статус в политической повестке холодной войны: повысить значение и роль исследовательских университетов и пропагандировать культуру науки. Многие учёные и представители научно-технической элиты считали, что своими успехами они нисколько не обязаны государству. Но в действительности именно централизованное государственное планирование сыграло решающую роль в формировании «привилегированного военно-промышленного комплекса» в 1960-е годы. Вместе с тем О’Мейра прослеживает долговременные последствия этой связи между научно-технической отраслью и государством. Отворачиваясь от меньшинств, малоимущих и прочих неудобных элементов, государственная политика направляла деньги и ресурсы в богатые оазисы, способствуя упадку центральных городских районов за счёт сознательного продвижения интересов пригородов
