Розанов - [129]

Наверное, нет ничего более подходящего для взросления девушки, когда все ее любят, даже если приходится донашивать платья старших сестер, о чем сокрушалась позднее в своих мемуарах эта чудесная женщина. Надя была создана для счастья, с которым, увы, тоже разминулась, хотя поначалу-то все складывалось замечательно. Названная в память о «первой Наде», она родилась в 1900 году, уже на Шпалерной, в благополучный розановский период, росла красивой, грациозной, подвижной девочкой, была меньше своих сестер задета декадентским духом, да и собственный отец был в ее глазах так себе, средней руки литератор. «Если бы папа умел писать, как Лукашевич, или Евгения Тур, или Сенкевич…» Упоминание графини Салиас (Евгении Тур) в этом списке восхитительно: могла ли женщина, некогда так переживавшая за Аполлинарию Суслову и презиравшая ее молодого развратного мужа, предположить, что незаконно рожденные дети В. В. станут зачитываться ее книгами?

«В Надюше столько игры, что удивительно, – писал Розанов в «Мимолетном». – Она ест и играет (я запрещаю), пьет и играет, учит уроки и играет. Откуда это? Точно она взяла себе две жизни: свою – и той, первой, грустной Надюши, которая любила смотреть ночью на пламя газового фонаря».

Она читала рыцарские романы («– Папа, ты бы лучше вместо своего Шарлока Холмса прочитал “Айвенго”. – Интересно? – Ужасно интересно»), обожала балет и сама мечтала стать балериной. Причем это была не просто жажда выглядеть красивой и привлекать к себе внимание, как у тщеславной Варвары, нет – то была настоящая, на всю жизнь страсть, мечта в истинно розановском смысле этого слова. В мемуарах Надежды Васильевны сохранилось поразительное описание вечера танцев, в котором участвовали ученицы Айседоры Дункан. «И как же затрепетала моя душа! Растерянная, не зная, что делать с собой, бессильная вместить в себе всю красоту, которая разбила мое сердце восторгом, я сидела, вцепившись в барьер ложи, не утирая слез, которые обильно текли по щекам, и чувствуя, что вот-вот они перейдут в неудержимое рыданье».

Маленькая Надя просила, умоляла родителей, чтобы ее отдали учиться в балетную школу, но ее детскими слезами и мольбами пренебрегли, и это стало трагедией всей ее жизни.

«Теперь, спустя двадцать пять лет, я с участием вспоминаю себя. Разве я могла передать свое отчаянье? Дома привыкли смотреть на меня, как на “маленькую”, и была бессильна рассказать свою душу, заставить их поверить, что Дункан раскрыла мне самое себя… (А ведь и теперь я думаю о себе так же, как и тогда.) Они же думали: “Девочке понравилось красивое зрелище, и вот ей взбрели в голову всякие фантазии, и начались всякие сумасбродства”. Они рассердились и ушли, предоставив меня “злым капризам”».

Вообще в ее воспоминаниях чувствуется глубокая личная обида на отца, который не захотел свою последнюю дочку понять и поддержать, занятый «собственными мыслями, куда мне не было доступа…».

Сохранился также дневник Надежды Васильевны 1917 года, где среди прочего она описывает свой пеший поход из Сергиева Посада в Хотьково вместе с Татьяной и их разговор с Павлом Флоренским на обратном пути. «Флоренский что-то говорил и пускал шпильки. Советовал нам брать пример с Васи, сказал, что “все вы эстеты до мозга костей”. Называл девочек “строптивыми” и насмешливо советовал перед сном читать “Укрощение строптивой”».

«Говорил он много. Многое меня удивило и не понравилось. Показало его мелкие стороны».

«Сестра Надя была либералка в молодости», – сделала примечание Татьяна Васильевна, публикуя этот фрагмент в книге своих воспоминаний, а в другом месте писала: «Я была ближе с отцом и матерью, а с сестрами и братом – далека, любила только младшую сестренку Надю, но она меня не любила… Мне она ужасно нравилась, я мечтала, что я окончу свою жизнь в ее семье, так как я была уверена, что она выйдет замуж. Но она, к моему душевному страданию, не обращала на меня никакого внимания».

Судя по воспоминаниям младшей сестры, это было не совсем так, но в прихотливых сестринских отношениях кто ж разберется? А между тем именно эти две сестры – самая старшая и самая младшая – останутся с умирающим отцом, и благодаря им сохранятся его последние мысли…

Об их родном брате, единственном сыне В. В., известно не очень много, однако можно предположить, что Флоренский не зря ставил его сестрам в пример. Рос Василий Васильевич-младший настоящим мальчишкой, был еще дальше и от «розановщины», и от «нерозановщины», чем Надежда Васильевна, оставался абсолютно равнодушен к Але с ее «тараканами» (как, впрочем, и она к нему: «С Васей она двух слов никогда в жизни не сказала, Вася ей не интересен, глуп и туп», – писал Розанов Флоренскому), учился кое-как, книгами не только отца, но вообще никакими не интересовался, зато любил бегать, плавать, нырять, кататься на велосипеде и удить рыбу – в общем, был самый здоровый и самый нормальный член семьи.

Надежда Васильевна приводит в своих мемуарах совершенно гениальное Васино письмо отцу, написанное летом 1913 года, из которого видно, какой классный рос у Розанова пацан:

«Дорогой папочка. 19-го июня я поймал щуку на 1 фунт, величиною с