Россия за рубежом - [57]
Русское Зарубежье приняло эту новую трактовку Достоевского, но с некоторыми оговорками. Те, кто продолжал стоять на прежних прогрессистских позитивистских позициях, т. е. большинство кадетов, эсеров и других социалистов, как и раньше, отказывались признавать писателя, которого они называли «больным гением». Многие консерваторы и обыватели в эмигрантском обществе тоже не любили Достоевского отчасти из-за его «нездорового» интереса к психологии, отчасти потому, что они находили его слишком сложным, напыщенным и вообще «не таким», («comme il faut»). Была, как мне кажется, еще одна причина, почему эмигранты скептически относились к вновь обретенной славе Достоевского. За рубежом считали, что романист открыл и описал темную и непонятную русскую «душу»; эмигранты же протестовали против использования этого образа для того, чтобы отмахнуться от России и ее народа как «загадочных» и «непознаваемых». Этот же образ мог служить объяснением того, что происходило в Советском Союзе; поскольку русские, как считали за рубежом, больны, непостижимы, подвержены неконтролируемым sauts d’humeur (переменам настроений), большевизм представляет собой нечто для них естественное и является их собственной виной.
С другой стороны, некоторые видные религиозные мыслители и философы Русского Зарубежья подчеркивали значение Достоевского как критика современного мира с позиций мистики, как писателя, открывшего истинное предназначение человека на основе глубокого понимания православия. Этот аргумент выдвигался Н. Бердяевым и Л. Шестовым в философии, С. Булгаковым и Г. Флоровским в богословии; авторитетная биография, написанная К. Мочульским, членом «Круга» и «Нового града», немало послужила распространению этой трактовки>4. В целом же, эти авторы опускали антисемитские, антипольские выпады Достоевского и вообще проявления свойственной ему ксенофобии или приводили в его оправдание призыв писателя к христианскому милосердию в отношении всех людей.
Отношение Зарубежной России ко Льву Толстому также было отмечено чертами некоторой двойственности. Каждый признавал литературные достоинства Толстого — его стиль, его абсолютно правдивое описание чувств и поступков огромного числа русских типажей и отдельных личностей. Не вызывала разногласий и толстовская философия истории, поскольку она подчеркивала решающее значение случая и стечения обстоятельств. В противоположность марксизму (или историческому материализму) Толстой отрицал действие так называемых объективных сил или железных законов истории. По крайней мере так это представлялось на фоне всего произошедшего, а большинство читателей-эмигрантов глубже не заглядывали. Популярность исторических романов Марка Алданова во многом объясняется тем, что он следовал манере письма Толстого: простой и ясный стиль Алданова был, возможно, слегка более галльским, чем стиль мастера, но его живое изображение исторических персонажей и его философия истории подчеркивали непредсказуемость последствий случайных событий и людских поступков.
В творчестве Толстого была и другая сторона: его идеализация крестьянства и проповедь анархизма и непротивления. Эта позиция Толстого была неприемлема для изгнанников, которые на собственном опыте познакомились с проявлениями анархии, ненавистью и насилием, на которые оказались способными крестьяне. Многие эмигранты также верили, что идейные и религиозные взгляды Толстого сыграли свою роль в подготовке революции. Действительно, бунт писателя против всех общественных институтов и властей в немалой степени послужил подрыву стабильности и социального согласия в дореволюционной России. Он внес разлад в умы многих интеллектуалов и привел к бессилию интеллигенции перед лицом войны, насилия, макиавеллиевской жажды власти, характерной для Ленина и большевиков. Примечательно, что во время празднования столетия со дня рождения Толстого в 1928 г. эмигранты подчеркивали литературный гений романиста, обходя молчанием его общественно-религиозные и политические идеи, снисходительно пожимая плечами по поводу досадных заблуждений великого человека. Например, в развернутой речи, с которой В. Маклаков выступил на толстовских торжествах в Париже и в Праге, говорилось о Толстом как о человеке (которого он знал лично) и о Толстом-писателе. Маклаков только кратко и вскользь упомянул о политических и религиозных «заблуждениях» Толстого>5.
Труднее определить, что понималось под классикой в русском изобразительном искусстве (особенно в живописи, поскольку в Русском Зарубежье вряд ли можно было на практике продолжить традиции русской архитектуры) и музыке. В живописи это были неоклассический академический стиль начала XIX в. и реалистическая, социально направленная школа передвижников. Передвижники выражали национальную традицию, были предметом национальной гордости, так что их полотна или репродукции выставлялись на продажу на благотворительных базарах во время различных национальных праздников (например, во время празднования Дня русской культуры). Эта школа русской живописи имела отношение к возникновению псевдорусского стиля, который получил широкое распространение в России в начале XX в. Он соответствовал тому образу подлинно русского искусства, который сложился у иностранцев и в вульгаризированном виде присутствовал в оформлении русских кабаре, ресторанов, в безделушках и т. д. В более сложной и творческой форме он стал составным элементом балетных, драматических или оперных постановок на русские сюжеты.
