Россия за рубежом - [56]

В Русском Зарубежье развился настоящий культ Пушкина. Конечно, Пушкина признавали, изучали, чтили и в дореволюционной России, однако не без оговорок. Поколение интеллигенции, подверженное влиянию позитивизма, в какой-то мере разделяло нигилистический критицизм Д. Писарева и Н. Добролюбова, которые в 1860-е гг. утверждали, что творчество Пушкина принесло мало «общественной пользы». Символисты хотя и восстановили лирическую традицию, но считали, что их собственная поэзия была более глубокой, более философской, её новаторская форма несла метафизический заряд, воздействующий на все человеческие чувства. Пушкин был для них учителем: он создал язык, который они использовали, но они далеко ушли от него в развитии как формы, так и содержания. В эмиграции образованные русские заново открыли для себя Пушкина как действительно своего поэта, самого близкого к ним не только с точки зрения языка и формы, но и из-за его приверженности творческой свободе, свободе, безжалостно растоптанной в большевистской России.

Русское Зарубежье гордилось выдающимся пушкинистом Модестом Гофманом, неутомимым собирателем пушкинианы С. Лифарем, поэтами В. Ходасевичем и М. Цветаевой, для которых Пушкин был идеалом безупречной русской поэтической речи¹. Существовала яркая эмигрантская литература о Пушкине; новые документы о его жизни и произведениях, которые обнаруживались в диаспоре, становились украшением торжеств, носивших почти культовый характер. Как мы видели, день его рождения отмечался как День русской культуры. Политическая позиция Пушкина — примирение с царским режимом из страха перед народным бунтом, его случайные хвалебные отзывы о русском национализме и империализме так же, как его бескомпромиссный индивидуализм и духовное вольнолюбие, находили особенно горячий отклик у эмигрантской интеллигенции². В 20-е и вплоть до середины 30-х гг. советская пропаганда в области культуры отвергала Пушкина, отдавая предпочтение другим кумирам, таким, как поэт-народник Н. Некрасов или писавшие социально направленную прозу М. Салтыков-Щедрин и В. Гаршин. Это неприятие еще больше укрепило преданность эмигрантов Пушкину — главной для них фигуре в русской культуре.

Пушкин был самой почитаемой фигурой в русской классической литературе, однако не единственным божеством в этом пантеоне. В него входили также М. Лермонтов и Ф. Тютчев, чья поэзия в значительной степени отвергалась во второй половине XIX в. и вновь напомнила о себе лишь в эпоху символизма. Тютчев импонировал эмигрантам своими консервативными политическими убеждениями, религиозными и пессимистически метафизическими взглядами на жизнь и на мир. Многие второстепенные, хотя и знаменитые поэты — И. Крылов, А. Кольцов, А. Фет — также широко читались в Русском Зарубежье, их произведения переиздавались в антологиях или отдельными томами. Основной предшественник Пушкина, Г. Державин, стал героем весьма интересного и блестяще написанного биографического исследования поэта В. Ходасевича.

Конечно, квинтэссенцией «русскости» и для эмигрантов, и для иностранцев была проза XIX в. Основные произведения Гоголя, Тургенева, Гончарова, рассказы А. Чехова переиздавались и всегда пользовались спросом в библиотеках и читальных залах. Дети читали их в русских школах, а взрослые перечитывали. Гоголевская барочная двусмысленность и гротесковость, на которую обратили внимание исследователи-эмигранты (Д. Чижевский и К. Мочульский), с трудом воспринимались рядовым читателем-эмигрантом, но он наслаждался блестящим юмором Гоголя. Его комедии «Женитьба» и «Ревизор» входили в репертуар всех эмигрантских театральных групп, также, как драматургические произведения Д. Фонвизина, А. Островского и А. Чехова. Тургенев был популярен благодаря своему прозрачному поэтическому языку, а также своим проникнутым ностальгией описанием сельской России и образа жизни провинциального дворянства прошлого века. Теми же причинами можно объяснить постоянную популярность Гончарова, Чехова и даже горькой сатиры Салтыкова-Щедрина, а также многих писателей натуралистической школы. Эту традицию в эмиграции продолжали такие писатели, как И. Бунин и Б. Зайцев. Когда в 1933 г. Ивану Бунину была присуждена Нобелевская премия в области литературы, эта традиция обрела признание и во внешнем мире.

А как же два титана прозы XIX в. — Лев Толстой и Федор Достоевский? На рубеже веков Мережковский осуществил своего рода революцию в истолковании и понимании обоих романистов с философской, религиозной, моральной и метафизической позиций. Его книга о Толстом и Достоевском открыла и позволила оценить Достоевского как пророка и психолога — того самого Достоевского, которого прогрессивная интеллигенция клеймила за его склонность к болезненному самоанализу и политический консерватизм. Мережковский сделал акцент на религиозном и метафизическом аспектах творчества Достоевского, указал на его предвидение путей общественного и политического развития современного мира как на основной его вклад не только в русскую, но и в мировую культуру. Книга Мережковского, без сомнения, способствовала росту популярности Достоевского за рубежом, особенно в Германии, где Меллер ван ден Брук перевел его основные произведения, сделав их достоянием широкой публики. Популярность Достоевского в Веймарской республике была постоянной