Россия и мессианизм. К «русской идее» Н. А. Бердяева - [87]

Идеологические построения, во многих отношениях напоминающие соловьевские рассуждения о панмонголизме, можно обнаружить и в тех формах русского мессианского сознания, что были непосредственно связаны с большевизмом. Крах самодержавия, гибель того третьего Рима, который должен был, как считалось, простоять до скончания веков, ассоциировались в сознании большевиков с мировой революцией — приближающимся финалом всей предшествующей истории, основанной на классовой борьбе. И характер этого финала не в последнюю очередь был, с большевистской точки зрения, обусловлен восстанием «монгольской» Восточной Азии против империалистического Запада. Правда, подобные мотивы были характерны не столько для самого Соловьева, сколько для вдохновленных его творчеством символистов, и в первую очередь для Блока и Андрея Белого, а также крестьянского поэта Петра Орешина, с их антизападными, «скифскими» настроениями. Разумеется, все они испытали сильное влияние соловьевских идей^{1058}. Однако у Соловьева Азия в конечном счете играет пассивную и притом сугубо негативную роль по отношению к Европе; такая роль была обусловлена отказом Европы от выполнения своей исторической миссии. Да и у Белого, писавшего после русско-японской войны (и под сильным ее впечатлением) и в преддверии первой мировой, «пробуждение Азии» предстает в негативном — и апокалиптическом! — свете. Что же касается Блока (для которого Соловьев был носителем «идущего на нас нового мира»), то он, напротив, настолько полно и безоговорочно отождествил Россию со «скифством», что историческая миссия, которую предстоит сыграть Востоку, приобретает у него позитивно-хилиастический характер^{1059}. «Скифская» Россия зовет Европу «на братский пир труда и мира», однако если протянутая рука будет отвергнута, то начнется борьба не на жизнь, а на смерть: «Тычь, тычь в карту, рвань немецкая, подлый буржуй. Артачься, Англия и Франция. Мы свою историческую миссию выполним …Если нашу революцию погубите, значит, вы уже не арийцы больше. И мы широко откроем ворота на Восток. Мы на вас смотрели глазами арийцев, пока у вас было лицо. А на морду вашу [sic! — М. С.] мы взглянем нашим косящим, лукавым, быстрым взглядом; мы скинемся азиатими, и на вас прольется Восток. Ваши шкуры пойдут на китайские тамбурины… Последние арийцы[118] — мы»^{1060}. Перед советским переворотом Блок писал своей матери: «Европа… они смертельно нас боятся… мы… с легкостью пропустим сквозь себя желтых [азиатов — М. С.] и затопим ими не один Реймский собор, но и все остальные их святые магазины»^{1061}. Такая враждебность по отношению к Европе — и вместе с тем чувство принадлежности к Азии, характерные для Блока и Орешина, очень далеки от христианского универсализма, который проповедовал Соловьев. Их позиция оказывается значительно ближе воззрениям Льва Толстого — убежденного противника Соловьева. «Толстой считал, что русская культура близка по… духу к… восточным культурам: „Мы, славяне, русские, гораздо ближе к восточной философии — Индии, Китая, даже Персии — чем к западной“»^{1062}.

У Толстого, о чьих взглядах на религию не раз говорилось, что они скорее буддийские, нежели христианские (такого мнения придерживались, например, Соловьев и Бердяев), мы обнаруживаем недвусмысленное соединение русского мессианизма с мессианскими же надеждами на Азию. Если, писал Толстой, русский народ отречется от своего призвания, то задача направлять человечество на путь освобождения от подмены силы божественной человеческой силой перейдет к другим, более счастливым, восточным народам. По мнению Толстого, роль восточных народов Китая, Персии, Турции, Индии, России состоит в том, чтобы указать миру истинный путь к свободе — в смысле вечных законов человеческой жизни. И эту свободу, которую почти безвозвратно потеряли народы Запада, призваны осуществить восточные народы^{1063}. «В Индии… высокоодаренный… духовными… силами народ находится во власти… людей, стоявших в религиозно-нравственном отношении неизмеримо ниже тех, над которыми они властвуют»^{1064}.

Конечно, в толстовских представлениях о миссии Востока явственно присутствует квиетистский мотив: так, он предупреждал, что если Китай силой прогонит западных империалистов, он поставит себя на один уровень с «западными варварами»^{1065}. Тем более примечательно, что для осуждения европейского колониального господства в Азии Толстой нашел слова, которые вполне могли бы украсить любой советский призыв, обращенный к угнетенным народам: «Между вами совершают сейчас величайшие злодейства вооруженные люди, называющие себя христианами. Не верьте им: люди эти не христиане, а шайка ужасных разбойников, не переставая грабивших и… мучающих… девять десятых населения в Европе и Америке, и теперь желающих вас ограбить, покорить, а главное, развратить, потому что без развращения… эта небольшая шайка… не могла бы властвовать над миллионами»^{1066}.

Если для Толстого симпатия к народам Востока была связана, в частности, с его отказом от церковного исповедания христианства (благодаря чему устранялось «конфессиональное препятствие»