Роковая блондинка - [87]

Роясь в своих набросках, я поняла, что мистер Бэриш вчера мне не перезвонил. Я позвонила ему сама; мне ответила молодая женщина. Когда я назвалась, она запнулась, как будто ее предупредили насчет меня. Она попросила подождать, вернулась через минуту и сказала, что мистер Бэриш сейчас возьмет трубку. Я задумалась, не та ли это женщина, которую я видела в офисе в субботу.

Вскоре к телефону подошел Бэриш — воплощенное дружелюбие; он сразу же извинился за то, что не перезвонил.

— В сентябре у нас так много дел. Последний срок подачи налоговых деклараций… Что у вас новенького? Вы что-нибудь выяснили насчет тех денег?

— Сумма, которую Том снял со счета в банке, равнялась авансу, который он собирался заплатить рабочему. Если Дик вернул ему несколько тысяч долларов — должно быть, Том употребил их на что-то еще.

— Этот Дик, по-моему, подозрительный тип. Надеюсь, полиция всерьез им займется.

— Не знаю. Вы не в курсе, когда тело Тома выдадут родным для похорон?

— Обещают сделать это со дня на день. Вы об этом хотели спросить?

— Да, я действительно хочу знать, когда будут похороны. Но к вам у меня другой вопрос. За неделю до гибели Тома вы с ним были в хороших отношениях?

— Прошу прощения? — В голосе Бэриша прозвучало раздражение.

— Мне сказали, что у вас произошла какая-то размолвка — Тому не нравилось, как вы с ним обращаетесь, когда дело касается денег.

— С чего вы взяли?

— Так говорил Том.

— Я очень любил Тома, но, повторяю, он не был моим клиентом, я работал с его родителями. Мой долг повелевал мне сделать все, чтобы будущее Тома было обеспечено с финансовой точки зрения — такое желание изъявили его родители. А это значило, что мне не следует давать ему денег на случайные прихоти.

— Но…

— Я не уполномочен это обсуждать. Финансы семейства Фейн — конфиденциальная информация. Вас это вообще не касается. Извините, мне пора работать. До свидания.

Слушая гудки, я поняла, что каким-то образом коснулась больного места. Почему он так рассердился? Том поссорился с ним из-за пьесы — или случилось что-то еще? Что, если Том раскрыл какие-то темные денежные махинации Бэриша? У меня похолодели руки. Бэриш всегда был вне подозрений — но, может быть, я ошибалась? Душеприказчик Фейнов уж точно знал о домике в Андах!

Нужно было повнимательнее в этом разобраться, но сегодня на повестке дня стояла Блисс. Я взглянула на часы: почти полдень. Памятуя о том, что сказала Терри, я решила, что уместно будет появиться в театре к четырем. Если я приеду слишком рано, то вызову подозрения. Если задержусь — мы можем разминуться.

В течение следующих нескольких часов я убивала время: сделала еще пару звонков, вышла в Интернет, выпила кофе, отправила маме сообщение, заверив ее в том, что я жива и здорова, побродила по квартире, отгоняя прочь мысли о своей запутанной личной жизни.

В половине четвертого я оделась, взяла зонтик и отправилась в театр, рассчитывая остановить такси, если оно мне попадется, а если нет — дойти пешком. Погоду можно было описать одним словом: промозглая. Низкое небо было сплошь затянуто облаками, шел мелкий дождь, который в большинстве случаев раздражает куда сильнее, чем ливень. Как бы я ни держала зонтик, капли летели мне прямо в лицо.

Еще не дойдя до театра, я поняла, что меня преследует неудача. Ни в одном из окон не горел свет. Я подергала дверь. Заперто. Постучала в стекло — на всякий случай, но внутри царил кромешный мрак. Судя по всему, никого. Черт.

Но это не значило, что Блисс в конце концов не появится, — было еще довольно рано. Я перепрыгнула через огромную лужу и зашлепала в кафе, где сидела прошлым вечером. Заказав капуччино, я устроилась за столиком у окна в полупустом зале. Отсюда не был виден вход в театр, но если кто-нибудь включит свет в фойе, я замечу отблеск на мокром тротуаре.

В течение пятнадцати минут я рассеянно потягивала кофе и смотрела в окно. Ничего. Один раз я даже встала и выглянула на улицу — удостовериться, что ничего не пропустила. Официант сердито взглянул на меня, когда я вернулась, как будто думал, что я собираюсь ускользнуть не платя или жду наркокурьера. Я расплатилась и подождала еще немного.

В двадцать минут пятого я снова выглянула и увидела, что улица слева от театра залита светом. Я приказала себе сохранять спокойствие, но, поспешно запихивая руки в рукава пальто, поняла, что меня переполняет тревога.

Начался сильный дождь, и я побежала по улице к театру, даже не раскрыв зонта. Заглянув через стеклянную дверь, я увидела, что фойе пусто, невдалеке раздавались слабые звуки музыки. Я постучала. Тишина. Потянула за ручку; дверь, к моему удивлению, открылась. Из фойе музыка (что-то вроде рока) была слышна лучше — она доносилась откуда-то из задней части здания.

Я решила затаиться и не издавать ни звука. Если начну звать, кто-нибудь выйдет, а потом вернется и объявит остальным о моем присутствии. Лучше захватить Блисс врасплох. Я тихонько подошла к двойным черным дверям, ведущим в зрительный зал, и осторожно заглянула в щелку. Свет не горел, за исключением напольной лампы без колпака, которая одиноко стояла на сцене перед рампой. Один приятель как-то объяснил мне, что среди актеров бытует поверье: если оставить театр в абсолютном мраке, появятся призраки, так что на сцене всегда зажигают хотя бы одну лампу, чтобы отбить у духов охоту там селиться. Этой традиции следуют до сих пор.