Рок умер – а мы живем - [31]

Самое-самое время

Смотреть открытыми глазами на солнце,

Скоро стемнеет совсем,

И нам останутся холодные, колючие стены,

Среди заражённого логикой мира,

Среди заражённого логикой мир-ра-а!..[8]

И теперь, десять лет спустя, Чащин казался себе тогдашний умирающим, разлагающимся стариком. Впереди была тьма, Серегина квартира стала склепом, и если бы не то, что случилось с Ванькой-Мышом, они, наверное, действительно умерли бы все. Кто-то должен был остановить их медленную общую гибель, быстро погибнув сам. Двадцатилетний Ванька оказался самым смелым. И честным.

В то утро он заявился особенно рано – часов в восемь, – хотя накануне удалось прилично напиться. Бодрый, улыбающийся; быстро прошёл на кухню, огляделся, пропел:

– Я вернулся сюда, а здесь уже музей. – Растолкал спящего на полу возле холодильника Чащина: – Дэн, пойдём бутылки сдадим.

Складывали их в большую тряпичную сумку, а когда та заполнилась, стали собирать в футляр от гитары.

– У меня идея мощная появилась, – говорил Мышь по дороге к пункту приёма стеклотары. – Как раз погода нормальная. Сейчас сдадим, купим водочки…

– Оригинально, – кисло хмыкнул болеющий с похмелья Чащин.

– Подожди-и! Выпьем, зарядимся и кое-что сделаем… Я давно собирался.

Сдали бутылки благополучно, купили три поллитровки «цыганки» – разбавленного градусов до тридцати спирта – в кривоватом домике в частном секторе. Потом направились, к удивлению Чащина, не обратно к Серёге Махно, а к Мышу. Его матери дома не было, наверно, ушла на работу; Ванька вынес свои картинки.

– Хватай, сколько сможешь.

Чащин давно не видел его таким деятельным и увлечённым и был рад этому. Но и что-то сумасшедшее появилось в мышовском взгляде, улыбке, в пританцовывающей походке, нетерпеливых движениях…

Подняли Серёгу, Димыча и Шнайдера, выпили почти не хмелящей «цыганки». Ванька стал объяснять:

– У меня такой план на день. Берём эти хреновины, – с показной небрежностью кивнул на картины, – и идём в «Жарки», попытаемся их пристроить.

– Да ну, – отмахнулся Махно. – Ты серьёзно вообще?

«Жарки» были единственным и довольно респектабельным художественным салоном их городка. Местных художников, даже известных, там выставляли очень неохотно. Не говоря уж о таких, как Мышь…

– А что? – искренне удивился он. – Пора действовать. Тем более – это не бессмысленные пейзажи, натюрморты.

– Попробовать можно, под лежачий камень вода не течёт, – поддержал Шнайдер, вечный бездельник, но парень начитанный, любящий поговорить о высоких вещах, непременный участник всяческих рискованных мероприятий, которые он называл акциями; и в итоге во время одной их них, в драке с китайскими торговцами на городском рынке, кто-то разбил ему голову железным прутом…

– Ну! – Мышь, почувствовав поддержку, воспрял. – Допиваем – и двигаем!

И Махно, быстро подавив сомнение, стал подсчитывать:

– Так, полотна больше семидесяти на пятьдесят оценим в лимон… нет, лучше в восемьсот тыщ… лимон – пугающая цифра… А поменьше – в шестьсот. Если будут покупать хотя бы по одной в неделю…

Появление компании встревожило персонал «Жарков». Охранник поднялся со стула. Продавщицы – одна молоденькая, похожая на неопытную экскурсоводшу, другая в годах, но молодящаяся – нахмурились.

– Добрый день! – почти вскричал Мышь, широко улыбаясь.

Молоденькая кивнула в ответ и улыбнулась коротко, заученно-вежливо. А та, что постарше, сдвинула брови ещё сильнее. Спросила:

– Что желаете? – В голосе тревожное удивление, ни грамма любезности; да и какая любезность к пяти как попало одетым молодым алкашам, вдобавок нагруженным непонятными размалёванными фанерками и холстами…

– Что желаем? – переспросил Мышь уже деловитым тоном. – Желаем сдать для выставки-продажи вот эти произведения. – И положил на стекло прилавка те картины, что держал в руках.

Минуты две продавщицы непонимающе смотрели на них. На одной – ряды бетонных, с ржавыми воротами, гаражей, на не убитых колёсами и маслом клочках земли желтеют одуванчики, на другой – полутёмная лестница и наклеенные на холст маски из папье-маше, на третьей полуразрушенная кочегарка в виде руин средневекового замка, на четвёртой натюрморт – роза, вставленная в бутылку из-под «Русской»… И по технике, и по сюжетам совсем не то, что висело на стенах «Жарков». На стенах – прекрасные виды сибирской тайги, задумчивых горных озёр с непугаными гусями, садовые цветы в вазах; самое смелое – фантазии на темы наскальной живописи местных членов Союза художников Капелько и Ковригина или откровенный кубизм Смертенюка.

– Гм, – растерянно взглянула наконец на Мыша молодая. – Вы это серьёзно?

– А как же! Что здесь необычного? Автор принёс свои работы…

Серёга, Шнайдер, Димыч и Чащин стояли позади Мыша и держали картины изображением к женщинам, а за их спинами нервно переступал с ноги на ногу охранник, готовый при первом же признаке скандала вступить в борьбу.

– Ну так как? – теряя терпение и потому наглея, спросил Мышь. – Куда? – Оглядел плотно занятые картинами и гобеленами, всяческой бижутерией стены, заметил полосу, высотой с метр, возле пола. – Вот есть свободное место. Очень удобно. – И улыбнулся неожиданно совсем по-детски, обезоруживающе чисто. – Давайте? Можно? Недели на две…