Рок–роуди. За кулисами и не только - [9]

Как бы мне ни нравился Карл Перкинс и вопреки моим проблемам с Берри, было нечто, что очень меня смущало: они едва общались между собой. Невинный английский паренёк, каким я был, никак не мог понять, почему два замечательных музыканта из Штатов, путешествующих и выступающих практически вместе, не смогли наладить отношения за все эти годы. Во–первых, я отнёс это к заносчивости Берри, которую я испытал на себе, но однажды, когда Берри сел в самом конце автобуса, а Карл, заметив это, сел в начале, я не выдержал и спросил Перкинса, что он думает обо всём этом. Не в ссоре ли они? Не услышу ли я какую–нибудь новую историю, связанную с этими именами, вроде тех, которые я уже читал несколькими месяцами ранее в разных журналах и газетах?

— Он же чёрный, сынок.

Это был ответ, какого я совсем не ожидал, что и прочёл Карл на моём лице.

— Таппи, — произнёс он, понизив голос, — у меня нет никаких предубеждений против чёрных, тем более против чёрных музыкантов. Чёрт побери, мне она нравится, музыка чёрных, но если дома узнают, что я общался с чёрным, даже если этот чёрный был самим Чаком Берри, они разобьют все окна в моём доме. И моя семья будет полностью изгнана из нашего района. Мне нужно думать о своей семье.

Понять я ничего не мог. Эта была моя первая встреча с проявлениями расизма и исходила она от человека, которого я полюбил и которому доверял. Но Карл не был расистом; он был просто человеком, который изо всех сил старался в стране полной предубеждений просто защитить своих домочадцев. Неужели Америка шестидесятых была так далеко от Англии шестидесятых? Оглядываясь назад, понимаешь, что так оно и было, но даже тогда, я был рад, что родился англичанином.

Вы спросите меня, а как же Звери, ведь это и их были первые гастроли? Они не испытали такого разочарования, какое выпало на долю Swinging Blue Jeans, и наладили отличный контакт с толпой. Овациями, как и ожидалось, была встречена Baby, Let Me Take You Home, но в истинный шок повергла публику небольшая американская народная песенка XVIII столетия об одном публичном доме, The House of the Rising Sun.

Восходящее солнце

— Перерыв, парни, — объявил Микки Мост, покидая студию Кингсвей. — Вернусь буквально через пару минут.

Передышка. Хилтон развалился прямо передо мной, сигарета в углу рта, да и гитара всё ещё висит на ремне. Звери здорово поработали на гастролях Чак Берри. Мы прибыли в студию сразу после последнего концерта; сначала поездом до Лондона со всем нашим оборудованием, там наняли носильщика и прямиком в студию. На это ушла уйма времени, но группа была уже почти на финише, записав все дороги для своей первой долгоиграющей пластинки. Только подумать! Одним ранним утром все эти знаменитые номера вышли из тёмного подполья, студии, спрятавшейся в самой глубине под банком Мидленд в Кингсвее. На студии стоял плёночный четырёхдорожник, прадедушка нынешних цифровых монсторв–стодорожечников. Я часто вставал на своё старое место, вспоминая времена Диких Котов, с ритм–гитарой в руках, отпуская Хилтона сконцентрироваться только на ведущем мотиве. Но сейчас был перерыв, несколько дополнительных минут отдыха, перед тем как вернётся Микки, оттуда, куда он направился по неотложным делам. Эрик молчал, поглядывая, как Хилтон лениво перебирает струны, а из под его пальцев вырывались до боли знакомые ноты.

— Всё, мать твою, — неожиданно произнёс Бёрдон, вскакивая на ноги. — Пошли писать The House of the Rising Sun. Всего пять минут. Нам никогда не сделать этого, если Микки будет рядом.

Звукоинженер согласился, и с первого раза был записан один из величайших номеров. Ещё Микки не успел вернуться из уборной, а он уже был полностью готов.

Каждая сорокапятка в шестидесятых длилась приблизительно около двух с половиной минут. И четырёх с половиной минутная The House of the Rising Sun могла рассчитывать только на место в долгоиграющей пластинке. Но Эрику нравилась она, нравилась с того самого момента, когда он впервые услышал её в исполнении Боба Дилана (с того же альбома откуда была взята и Baby, Let Me Take You Home), и Хилтон, наигрывая мелодии во время одного из джемов, сыграл эти знаменитые акрпеджио (несколько аккордов), а Эрик буквально как настоящий адвокат, вступил в единоборство с EMI, чтобы она увидела свет. Со временем они с большой неохотой согласились выпустить The House of the Rising Sun сорокопяткой, и к 22 августа 1964 года она заслуженно заняла первое место в британском горячем списке.

Но вот что странно. The House of the Rising Sun — народная мелодия XVIII столетия, а слова были написаны в 1928 году. Всё это означало, что её авторы, Джорджия Тёрнер и Берт Мартин, умерли задолго до того как она освободилась от авторских прав. Это было для нас отличной новостью, и, следовательно, права на новую аранжировку, а так же и на название The House of the Rising Sun полностью могли теперь принадлежать Зверям. Однако когда сорокопятка вышла в свет, Майк Джеффери сказал, что будет выглядеть нелепо, если под заголовком будут стоять все пять имён. Поэтому, то ли из–за просто симпатии, то ли в память об продолжающихся настаиваниях Алана изменить название группы, не могу точно сказать, но там оставили только имя Алана Прайса, и только его имя было уже напечатано на яблоке. Замысел состоял в том, чтобы все права принадлежали одному Алану, но в контракте был один пункт, по которому все члены группы получали равные доли. Это соглашение, о котором мы все дружно забыли, привело в будущем к неожиданным последствиям.