Рок–роуди. За кулисами и не только - [32]
После того памятного разговора, год назад, на заднем сиденье нашего микробуса Час приложил уйму усилий, чтобы исправиться. Увидев лес рук, голосующих за его изгнание из группы, казалось, он пережил потрясение и решил поумерить свой дикий нрав и навести порядок в личных качествах. Но Час продолжал оставаться сильной личностью, за что мы все его и любили. Эрик Бёрдон, Алан Прайс и Час Чандлер составляли ядро нашей маленькой Вселенной, Хилтон исчезал в свои наркотические видения, а Джон Стил каждый раз прятался от всех, предчувствуя, когда что–то затевается, и я всё более начинал ощущать себя в роли роуд–менеджера Animals.
Сильным аргументом доказавшим мою роль в группе, стало одно происшествие в Швеции. Началось с того, что Час толкнул Эрика, потом всё дальше и больше, подогреваемые взаимными оскорблениями. Эрика в этом не перегнать, но если бы я уже и раньше не справлялся с такими скачками с препятствиями, ситуация со стороны могла выглядеть забавной. Представьте себе Эрика, стоящего на цыпочках и вопящего, что он собирается поколотить Часа, или даже убить, или угрожая, что расправится с ним сию секунду. Представьте Часа, возвышающегося над коротышкой Эриком пяти футов шести дюймов роста (1,62 м), и Эрика подрыгивающего перед ним, пытающегося заглянуть ему в глаза. Меня, однако, мало это беспокоило, я знал, что дальше угроз Эрик не пойдёт, но в этот раз Эрик почувствовал более серьёзные, чем обычно, намерения Часа и счёл самым лучшим скрыться у себя в номере. Думаете, на этом всё и кончилось? Ну, ваше право так думать, но если бы вы знали Эрика, как я его знаю…
Утром, за завтраком я искренне подумал, что Эрик собирался доказать мне, что я не прав. Спустился Час со своей подружкой, и они присоединились к нам; Эрик: улыбки, доброе утор, и всякое такое. Думаете, острый на язык Бёрдон заткнулся?
— В общем, я думаю, мне надо пройтись, и сейчас же. Раньше начнёшь, знаешь? — вдруг сказал Эрик, поднимаясь из–за стола и допивая свой кофе. — Я только вот возьму один бутерброд с собой.
Он нагнулся ко мне, схватил тост с ветчиной и прошептал мне на ухо:
— Я собираюсь проучить этого громилу–сукина–сына раз и навсегда, за всё.
Подмигнув и улыбнувшись мне, он вышел. Ох, слишком глубока вода под мостом. Со всё возрастающим беспокойством за Эрика, так как от него зависело наше будущее, я быстро доел свой завтрак и пошёл его искать. Наконец, когда я нашёл его, вид его был угрюмый и сосредоточенный, и пока мы доедали наш завтрак, он мне не сказал ни слова.
— Не стоит беспокоиться, Таппи. Скажу только, что я наказал Час Чандлера и ушёл. Чем меньше ты будешь знать об этом, тем лучше.
— Ради бога, Эрик, я должен знать. Мне же приходится всё потом расхлёбывать и убирать за вами. Что там у вас?
— Всё вылезло наружу, — произнёс Эрик, нервно потирая нос. — Ненавижу такие сюрпризы.
Потрясающе, и это всё! Но через пару дней полных забот я уже забыл о таинственном секретном плане Эрика. Гастроли продолжались, и в тот момент всё было мирно. Мир продолжался, пока подружка Часа не проявила плёнку.
— Ах, ты подлец, мать твою! — войдя в гастрольный автобус, набросился на Эрика Час, повалил и вцепился ему в глотку. — Вот так ты добр ко мне! Я придушу тебя, мать твою, ты, маленький грязный извращенец!
Я вскочил и бросился их разнимать. Я никогда прежде не видел Часа в таком состоянии, даже в самые тяжёлые дни, когда мы только начинали, и не ожидал, что он настолько силён. Даже призывая на помощь всю свою силу, я не мог расцепить его пальцы, цепко обхватившие горло Эрика. Казалось, Час даже меня не замечал. Наконец, с помощью подоспевшего вовремя Хилтона, мы высвободили Эрика из его объятий, и он с трудом перевёл дыхание.
— Отпусти, Час, — вскричал Хилтон. — Ради Христа, ты же мог его убить.
— Это всё он, этот извращенец, мерзкий подонок!
Скажу нетерпеливому читателю, что нам с Хилтоном удалось оттащить его, и Эрик без сил распластался на полу. Я склонился над ним, проверить, жив ли он, но к моему удивлению, обнаружил, что Эрик смеётся. Этого–то как раз и не надо было видеть разъярённому Часу. Я повернулся, заслоняя собой Эрика и взглянул на Часа, которого всё ещё еле сдерживал Хилтон.
— Что с вами, чёрт побери? Может кто–нибудь мне объяснить?
— Я скажу тебе, что произошло, — вскричал Час, высвобождаясь из рук Хилтона. — Этот грязный маленький подонок не собирается делать перерыв в гастролях. Вот, что происходит.
Он сплюнул на протянутые ноги Эрика и выскочил из автобуса.
Мы с Хилтоном переглянулись, затем перевели взгляд на лежащего у наших ног Эрика, потирающего свою шею и корчившегося от смеха.
— Какова звезда, мать его! Он ушёл? — спросил Эрик, пытаясь увидеть сквозь наши ноги дверь автобуса. — Звезда. Час, мать его, Чандлер, кого он из себя возомнил? Думает, что лучше меня, поверите?
И снова взорвался хохотом.
— Эрик, что происходит? Что тут смешного? Он чуть не задушил тебя, сынок.
— Я в порядке, Таппи, говорю тебе, я в порядке. Если ты хочешь, что–то сделать для меня, то найди Часа и спроси его про фотографии.
— Какие фотографии? — спросил Хилтон, очевидно, так же как и я, ничего не поняв из происшедшего на наших глазах.
«Дом Витгенштейнов» — это сага, посвященная судьбе блистательного и трагичного венского рода, из которого вышли и знаменитый философ, и величайший в мире однорукий пианист. Это было одно из самых богатых, талантливых и эксцентричных семейств в истории Европы. Фанатичная любовь к музыке объединяла Витгенштейнов, но деньги, безумие и перипетии двух мировых войн сеяли рознь. Из восьмерых детей трое покончили с собой; Пауль потерял руку на войне, однако упорно следовал своему призванию музыканта; а Людвиг, странноватый младший сын, сейчас известен как один из величайших философов ХХ столетия.
Эта книга — типичный пример биографической прозы, и в ней нет ничего выдуманного. Это исповедь бывшего заключенного, 20 лет проведшего в самых жестоких украинских исправительных колониях, испытавшего самые страшные пытки. Но автор не сломался, он остался человечным и благородным, со своими понятиями о чести, достоинстве и справедливости. И книгу он написал прежде всего для того, чтобы рассказать, каким издевательствам подвергаются заключенные, прекратить пытки и привлечь виновных к ответственности.
Кшиштоф Занусси (род. в 1939 г.) — выдающийся польский режиссер, сценарист и писатель, лауреат многих кинофестивалей, обладатель многочисленных призов, среди которых — премия им. Параджанова «За вклад в мировой кинематограф» Ереванского международного кинофестиваля (2005). В издательстве «Фолио» увидели свет книги К. Занусси «Час помирати» (2013), «Стратегії життя, або Як з’їсти тістечко і далі його мати» (2015), «Страта двійника» (2016). «Императив. Беседы в Лясках» — это не только воспоминания выдающегося режиссера о жизни и творчестве, о людях, с которыми он встречался, о важнейших событиях, свидетелем которых он был.
«Пазл Горенштейна», который собрал для нас Юрий Векслер, отвечает на многие вопросы о «Достоевском XX века» и оставляет мучительное желание читать Горенштейна и о Горенштейне еще. В этой книге впервые в России публикуются документы, связанные с творческими отношениями Горенштейна и Андрея Тарковского, полемика с Григорием Померанцем и несколько эссе, статьи Ефима Эткинда и других авторов, интервью Джону Глэду, Виктору Ерофееву и т.д. Кроме того, в книгу включены воспоминания самого Фридриха Горенштейна, а также мемуары Андрея Кончаловского, Марка Розовского, Паолы Волковой и многих других.В формате PDF A4 сохранен издательский макет книги.
Это была сенсационная находка: в конце Второй мировой войны американский военный юрист Бенджамин Ференц обнаружил тщательно заархивированные подробные отчеты об убийствах, совершавшихся специальными командами – айнзацгруппами СС. Обнаруживший документы Бен Ференц стал главным обвинителем в судебном процессе в Нюрнберге, рассмотревшем самые массовые убийства в истории человечества. Представшим перед судом старшим офицерам СС были предъявлены обвинения в систематическом уничтожении более 1 млн человек, главным образом на оккупированной нацистами территории СССР.
Монография посвящена жизни берлинских семей среднего класса в 1933–1945 годы. Насколько семейная жизнь как «последняя крепость» испытала влияние национал-социализма, как нацистский режим стремился унифицировать и консолидировать общество, вторгнуться в самые приватные сферы человеческой жизни, почему современники считали свою жизнь «обычной», — на все эти вопросы автор дает ответы, основываясь прежде всего на первоисточниках: материалах берлинских архивов, воспоминаниях и интервью со старыми берлинцами.