— Здесь раньше кооперативное кафе было, — сказала Надя. — А полгода назад то ли их выгнали, то ли сами переехали.
— Как — кафе? Когда — кафе?
— Ну, года полтора, — смутилась Надя. — Наверно, до этого что-то другое было.
— Здесь молочный был! Лучший во всем районе! — воскликнула Инна и зачем-то обратилась к прохожему, толстому, солидному мужчине лет пятидесяти: — Скажите, здесь же раньше, давно, никакого кафе не было?!
— Не было, точно не было, — прогудел толстяк. — Тут винный был. Хороший был магазин!
Инна остолбенела. Она понимала, что все это глупо, что надо повернуться и уйти. Но что-то заставляло ее спрашивать вновь:
— Когда здесь был винный?
— Всю жизнь был.
— Как это — всю жизнь? Чью?
— Мою всю жизнь, — рассердился толстяк. — Я здесь девять лет живу!
И пошел прочь…
Надя повела Инну в универсам.
Инна о его существовании не знала, его построили лет пять назад — совсем близко от их дома.
— Я не понимаю, почему у вас до сих пор очереди? Нигде в мире такого нет, — говорила Инна Наде, стоя в длиннющем хвосте в кассу. — Это же большой супермаркет, здесь есть все продукты — почему так получается, что опять эти очереди?
— Народу много, все с работы идут, — отвечала Надя.
А стоящая впереди тетка — высокая, полная, с черными, давно не стриженными и небрежно заколотыми волосами — обернулась, говоря:
— Народу-то больше, чем людей. — И тут же, посмотрев на Инну, бросилась обниматься. — Инуха! Сколько лет, сколько зим! Ну мать, я не ожидала. Какими судьбами? Ты что, прямо оттуда?
— Оттуда, Таня, оттуда, — кивнула Инна, обнимая подругу.
— А это дочка, что ли? Там родила?
— Нет, это невеста Леши, — улыбалась Инна. — Татьяна, что ж до тебя не дозвониться?
— Так я переехала, квартиру поменяла!
— Ну и о'кей! — засмеялась Инна. — Придешь на свадьбу сына.
— А Пашка-то долго не женился, знаешь? Все холостой ходил. И весь положительный, говорят, не гуляет, не пьет. Вот так, Инуха, старая любовь не ржавеет…
— Надо же! Танька! Встретились! В Москве! — ахала Инна.
— Так, городок маленький!..
Уже придя домой, застав там Лешу и отослав Надю к нему («Вон из кухни! Жених ждет!» — с веселым смехом), взбивая белки, постепенно насыпая в них сахар, двигая рукой с венчиком быстро и монотонно, как автомат, Инна все вспоминала встречу с подругой: «Как она изменилась! И зачем красит волосы в этот вульгарный черный цвет? Она же русая, золотисто-русая. Может, поседела? Наверно. И ужасно потолстела…»
Меренги сгорели. Инна забыла о них. Она настороженно прислушивалась к голосам сына и невестки за дверью, твердя про себя, как заклинание: «Она отличная девочка! Она ему пара! Она замечательная! Он будет счастлив…»
В той ее жизни Пашка Хиппа был забавным. Он носил длинные волосы до плеч, такую косматую, неухоженную шевелюру, за что и получил свое прозвище.
Во времена их молодости было модно «хипповать», небрежно одеваться, разрисовывать лицо фломастерами.
Хиппа изо всех сил следовал моде, выдерживая яростные нападки учителей, мечтающих видеть его аккуратно подстриженным и чисто отмытым.
Нос у него был курносым и широким, брови белобрысыми, их совсем не было видно, а нескладные руки свисали длинными плетями вдоль такого же нескладно-длинного туловища.
Он держался с вызывающей независимостью, устраивал на уроках целые представления, доводя учителей до слез, за ним табунами бегали восьмиклашки, а он небрежно бросал им:
— Брысь, малявки! Расступись — Хиппа идет.
Только в одном случае Пашка терялся, краснел и не знал, что сказать, — когда видел Инну.
Он был безумно влюблен в нее, но не пользовался взаимностью, и об этом знала вся школа.
Иннины мысли были поглощены Юрой, и ухаживания несчастного Хиппы она воспринимала как досадную помеху, однако было немного приятно, что этот лохматый бунтарь становится в ее присутствии смирнее кролика.
На выпускном вечере она смилостивилась, и ошалевший от счастья Хиппа протанцевал с ней все танцы, отгоняя других претендующих на Иннино внимание кавалеров.
Он пытался звонить ей, дежурил у подъезда, смотрел преданными, собачьими глазами, но больше ему никак не удавалось с ней встретиться.
Инна невежливо бурчала в трубку, что занята, а вечерами ее провожал до подъезда Юра. Пашка понимал, что в подъезде они целуются, но не мог заставить себя покинуть наблюдательный пост в детской беседке. Только время, которое Юра проводил в подъезде, тянулось мучительно долго. Бедный Пашка даже жалел, что они кончили школу. Он готов был вытерпеть самый нудный урок, лишь бы иметь возможность сорок пять минут наблюдать впереди и наискосок Иннин точеный профиль и пшеничную прядь волос, свесившуюся на щеку…
Почему Инна вспомнила сейчас о нем? Да, просто вышла из дома после очередной стычки Нади с Алешкой и посмотрела на беседку, в которой когда-то постоянно маячила нескладная косматая фигура…
Интересно, где сейчас Хиппа?
Она смутно чувствовала необходимость показать сыну, что ее могут интересовать только мужчины более старшего, чем он, возраста.
Ее американского мужа Алешка, похоже, вообще не воспринимал всерьез. Он не знал и не видел его — так, нечто эфемерное…
Да и не только в Алешке дело. Ей самой надо было отвлечься от засасывающего круговорота странных мыслей и непонятных желаний…