Рок царя Эдипа - [40]

Вновь — телефонный звонок.

— Но иногда мне кажется, что никакой я ему не близкий и вообще не человек… Он к телефону не подходит, — добавила она, когда телефон затрезвонил в третий раз, и зачем-то пояснила: — Николай Павлович.

Инна бросила венчик и побежала в комнату, сказав на ходу:

— Теперь сахара туда насыпь!

— А как? — неслось в ответ.

— Сыпь и взбивай, — крикнула Инна, уже снимая трубку.

Звонил Миша Борисов, Лешин однокурсник и свидетель на свадьбе. Долго подробно, обстоятельно Миша выяснял, где и когда будет церемония, куда надо прийти и как все будет проходить.

Инна отвечала на его вопросы, косясь на отца. Николай Павлович сидел в кресле и как ни в чем не бывало читал журнал «Огонек» за 1976 год, взятый из огромной пыльной пачки.

Когда Инна наконец повесила трубку, Николай Павлович, не поднимая глаз, наставительно произнес:

— Вам звонят, вы трубку и берите.

Инна молча вышла из комнаты.

На кухне Надя пыталась выдернуть венчик из слипшегося белка.

— Что случилось?

— Не знаю, — растерянно сказала Надя. — Я сахар туда высыпала, а оно больше не перемешивается.

— Ты что, сахар весь высыпала, сразу? — Инна разглядывала то, во что превратились взбитые белки.

— Да… Вы же сами сказали: «Сыпь и взбивай», — совсем тихо сказала Надя.

— Вот именно. Я имела в виду — одновременно сыпь и взбивай. Чуть-чуть насыпала — взбиваешь. И еще чуть-чуть.

— Вот я всегда так. Во всем. Вечно я стараюсь-стараюсь, а оказывается, что все не то. — Надя опустила голову. — Не получатся теперь меренги. И опять все из-за меня.

— И вовсе не из-за тебя. — Инна уже отмывала миску и венчик. — Это я непонятно сказала, а не ты плохо сделала…

«Что я на нее набросилась? Что это со мной? Почему меня так раздражает ее откровенность, ее слова о Леше? Все! Перестать злиться, успокоить Надю, испечь меренги», — мысленно приказала себе Инна и решительно произнесла:

— А меренги обязательно получатся. Пошли в магазин!

Солнце светило уже не так ослепительно, но все равно было жарко. Инна и Надя шагали по раскаленному за день асфальту, Надя не замолкала:

— …Мне поэтому и казалось поначалу, что я ему не нужна, что он меня не любит. Понимаете, Инна Николаевна, он такой… Будто никого для него нету. Вот учеба, работа — есть. Он, когда занимается, может целый день не есть, ни с кем слова не скажет, к телефону не подходит. Мне иногда кажется, что он — как из старых фильмов про всяких коммунистов, ученых, летчиков…

Инна вздрогнула.

— …Он такой же целеустремленный. Только я этого не понимаю. Я глупая, наверно.

— Нет, Надя. Просто ты — женщина. Женщине важнее любовь, а мужчине — дело.

«Что я говорю? — подумала Инна. — Прописные истины. Она их знает наизусть».

Но Надя с жаром закивала в ответ:

— Да! И это очень здорово, что у Леши есть свое дело. Он будет крутым профессионалом, каких мало…

«Как она смешно говорит эти молодежные словечки. «Крутым». Это ей совсем не идет. Она же сама как из старых фильмов и книг. Настоящая спутница жизни. Любящая, заботливая, не изменит, не бросит… Да, не бросит. Это хорошо. Это справедливо. Я бросила своего мальчика, пусть с ним больше не будет такого», — грустно размышляла Инна.

А Надя шагала рядом и все говорила:

— Мне казалось, что я — так, просто девчонка, на моем месте может быть любая, что Леке все равно, со мной он или без меня. Он всегда так смотрит… будто поверх голов. Я знаю, это все глупости, это все только кажется, потому что он такой высокий и близорукий чуть-чуть… И вот мы год уже вместе, и он как-то оттаял, что ли. Может, я привыкла, притерпелась. А может, он действительно стал считать меня своей, родной. Понимаете, Инна Николаевна, он стал смотреть на меня. Именно на меня, а не просто так. Прямо в глаза. И я чувствовала, что он что-то важное видит во мне, во мне одной, понимаете?

— Да. Конечно. Это и есть любовь, — кивнула Инна и подумала: «Она все время говорит «понимаете?», будто от моего понимания что-то зависит… А может быть, правда зависит? Я же мать».

— Да, я тоже так думаю. Только вот последнее время… неделю… может, больше. Все это куда-то подевалось. Все как тогда, год назад. Или еще хуже… Я понимаю, он волнуется, раздражается на меня. Это все очень серьезно, сплошные нервы: свадьба, и вы приехали, он с вами наконец познакомился… Но он последние дни… Нет, в постели все хорошо, как всегда. Но он вообще стал какой-то неласковый, хмурый. Какой-то совсем чужой…

— Мы, кажется, пришли, — сказала Инна растерянно.

Потому что это действительно только казалось.

Пять минут быстрой ходьбы от дома, десять — если не спешить.

Сперва налево, в переулок, там — через двор, потом прямо…

Инна помнила это все годы, что не была здесь, не ходила в маленький магазинчик «Молоко», она могла пройти этот путь с закрытыми глазами, она знала его наизусть…

И она сейчас провела Надю по этому пути, и они стояли у серой пятиэтажки, и вот здесь, на первом этаже, — стекло витрины, и деревянная дверь, и над ней синие буквы «Молоко».

Нет. Белые. Белесые, стертые следы букв на серой стене. Дверь другая, обитая железом, запертая на замок. Грязное, заляпанное краской стекло, завешанная изнутри бурой бумагой витрина.