Родной берег - [113]

Может, я что-то упускаю. Здесь жарко, как в аду, и я потею, как свинья. Потеют ли свиньи? Лучше сказать, что я потею, как лошадь. Так что, возможно, у меня плавятся мозги. Но вот мое признание. Я в нетерпении. Я знаю способ, как с помощью такой обыденной вещи, как продажа бананов, дать достойную жизнь нескольким тысячам человек. Я уверен, что в ближайшие годы компания будет расти. А что, если ей было предначертано нести добро? Мы уже привыкли думать, что делать деньги – сатанинское занятие. Я хочу вернуть его Господу. Полагаю, сейчас вы уже снисходительно улыбаетесь. Бедняга Ларри, он даже дорогу перейти не может, не оглядываясь в поисках высшей цели. Это правда, признаю. Я хочу, чтобы в моей жизни была цель. Но и вы хотите того же для себя. Все хотят того же. И именно этого мы ждем от нашей работы. Больше, чем денег и статуса. Мы жаждем смысла.

Ну вот, я заболтался. Через две недели и четыре дня я вернусь домой. Я очень скучаю по вас обоим и с нетерпением жду встречи. Поцелуйте от меня Пэмми и Марту. Жаль, мы все никак не выкроим времени пообщаться как следует. Может, этим летом вы с девочками присоединитесь к нам в Нормандии? Серьезно, подумайте об этом. Мы планируем пробыть там весь август.

Джеральдине он написал следующее:

Милая моя, любимая. Еще две недели, и я снова буду с тобой, а когда ты получишь это письмо, останется лишь пара дней. Новый Орлеан – прекрасный, роскошный, грязный, душный и, по-моему, чокнутый. Город похож на перезревший фрукт, который вот-вот лопнет. Я ходил на встречу в нашу материнскую компанию, но, кажется, родители из них так себе. Они мне сказали одно: зарабатывай деньги. Как ни странно, Новый Орлеан напоминает мне Индию. Та же яркость, буйство энергии и шум, но подо всем этим – дикость. Полагаю, мое второе письмо из Кингзтона ты получила. С того времени мне от тебя ничего не приходило, так что, надо думать, несколько твоих писем нагонят меня уже дома. У меня появилась мысль пригласить в августе Эда с Китти и девочками в Ла-Гранд-Эз. С детьми ведь повеселее, правда? Не могу дождаться, когда окажусь дома и вновь обниму тебя. У меня такое чувство, будто я пробыл в отъезде полжизни, а когда вернусь, все будут старенькие и сморщенные. Все, кроме тебя, милая, ведь годы над тобой не властны и красота твоя никогда не исчезнет.

36

Памела влюбилась в Ла-Гранд-Эз с первого взгляда. Ларри смотрел, как она носится из комнаты в комнату, выбегает в сад, за которым начинается густой лес, и видел в ее широко распахнутых глазах то же восхищение, которое овладело им двадцать пять с небольшим лет назад, когда он впервые сюда приехал. Это было летом, до того, как умерла мать. Ему было пять, то есть на два года меньше, чем теперь Памеле. Ларри ясно помнит, как мама сидела на террасе под огромным зонтиком или неспешно прогуливалась по длинным прямым allées,[32] которые пронизывали бесконечный лесной мир.

– Это твой дом? – спрашивала Памела. – Ты правда здесь живешь?

– Когда отдыхаю, – ответил Ларри, с улыбкой глядя на нее сверху вниз.

– Он мне нравится! – крикнула девочка. – Какой он красивый. Это же тайный дом в лесу. Можно я приеду и буду здесь с тобой жить?

– Ты и так здесь со мной живешь.

– Нет, я хочу навсегда-навсегда.

– Сомневаюсь, что твоей маме это понравится.

– Пусть тоже приезжает. Но без Мартышки. Она ничего не поймет.

Так Памела обозначила дом, сад и окружающий лес как свое законное владение. Она объявила, что само название «Ла-Гранд-Эз» намекает на нее.

– Там есть «ла» – это от слова «Памела»! Видишь, мамочка? Значит, дом – мой.

– Ну, милая, – Китти попыталась ее урезонить, – тебе придется побороться за него с Ларри и Джеральдиной. Мне почему-то кажется, он их.

– С Джеральдиной! – возмутилась Пэмми. – Это дом Ларри, а не Джеральдины.

Джеральдина была хорошенькой как никогда. В легком хлопковом платье и темных очках, поднятых на светлые кудри, она казалась воплощением лета. Ее стараниями старый дом наполнялся светом и цветом. Джеральдина следила, чтобы каждый день в комнаты приносили свежие цветы, чтобы в мелких сине-белых мисках всегда были фрукты, а на террасе всегда стоял большой стеклянный кувшин с лимонадом.

Она расспрашивала Эда и Китти, как поживают их соседи в усадебном доме Иденфилд-Плейс.

– Мы так давно их не навещали. Как младенец?

– Уже не младенец, – поправила Китти. – Начал ходить. Но Луиза все еще не оправилась. Я очень за нее переживаю. Помнишь, прежде она была такая энергичная? А в последнее время что-то совсем тихая. Мне кажется, Луиза куда слабее, чем должна быть.

– И почему все так хотят младенцев? – Памела хмуро поглядела на младшую сестру. – Не понимаю, зачем они нужны.

– Ты тоже была младенцем, – ответил Эд.

– Один младенец еще ладно. – Вскочив, она бросилась к Элизабет, неловко ковыляющей к открытой двери в сад. – Нет, Марта. Наружу нельзя.

– Оставь ее в покое, милая, – велела Китти.

– А этот лес снаружи, – спросил Эд, – далеко он тянется? – Еще как, – ответил Ларри. – Можно пройти много миль и не увидеть ничего, кроме деревьев.

– Он меня пугает, – призналась Джеральдина. – Я все твержу Ларри, что нужно продать этот дом и купить другой, на побережье. В Этрета, может быть, или в Онфлере. Мне нравится, чтобы в окна было видно море.