— Лёля, — говорит мой отец, — а ну-ка подойди сюда! — Он смотрит на неё внимательно и берёт из футляра скрипку. Он задумчиво прижимает скрипку подбородком, долго держит смычок в руке и потом берёт одну ноту.
Он кивает Лёле.
Поняв его, она легко и свободно серебряным голоском поёт эту же ноту. Отец, скосив на неё глаза, переходит к другой ноте.
И эту Лёля берёт легко, весело, ей это доставляет удовольствие.
— А ну, вот так…
Отец играет какую-то прелестную мелодию, много раз слышанную мною, которую я не могла спеть даже приблизительно. Серебряный голос Лёли звучит, как скрипка, даже ещё лучше.
— Флейта! — одобрительно говорит отец.
И тут я вижу, что Лёля испытывает удовольствие не оттого, что мы трое слушаем её, она больше не «представляется», она радуется сама для себя. Какое-то незнакомое чувство тянет меня к этой девочке и одновременно отталкивает. Мне не хочется, чтобы она была у нас, и вместе с тем я не могу глаз отвести от её весёлого круглого личика с открытым розовым ртом, откуда звучит звонко, как флейта, её голосок.
Отец опускает скрипку, гладит Лёлю по голове и задумчиво, непривычно долго укладывает скрипку в футляр. Он вздыхает, и я слышу этот вздох.
— Слух и голос великолепные, — говорит он. — И как я вспомнил себя! Когда-то так же Фёдор Карлович пробовал мой слух. Голоса у меня никогда не было, а слух его поразил. Великое благо — иметь талант, но талант не лежит спокойно, он требует проявления. Ему необходимо общение, нужны люди, которых он будит. Талант растёт, опираясь на душевную взволнованность окружающих. Но, чтобы пробиться с ним, надо много учиться. А на какие гроши было учиться? Лёле надо учиться музыке.
Клавдичка отводит руку с зажатой в пальцах папироской, как будто говоря, что хорошо, если Лёле удастся учиться.
— Нет, сколько у нас талантов, которым не дано хода! — возмущённо говорит отец. — Возьмите Петра. Да ведь и я бы мог быть хорошим музыкантом…
Мне ужасно хочется, чтобы отец мог говорить про меня с таким же волнением, как он говорит о Лёле. Мне хотелось бы тоже обрадовать его чем-то, суметь сделать что-нибудь замечательное. Хорошо бы иметь такой голос, как у Лёли! Отец играл бы на скрипке, а я пела бы, как та женщина в белом платье, которая пела «Снегурочку».
— Хотите, я вам стихи почитаю? — говорит Лёля.
Я понимаю её: она счастлива, и ей хочется делать хорошее всем. Но стихи-то я и сама знаю. Я не успеваю сказать, что лучше стихи прочитаю я, как Лёля становится у печки, на более свободное место в комнате, и начинает:
Дело под вечер, зимой…
И морозец знатный.
Лёля кончает последние слова, и мы все трое кричим:
— Ещё!
Взрослым лёлино чтение тоже нравится.
— Вот говорят тебе, что надо помнить, где остановиться, где помолчать, где сказать громче, где тише, — укоризненно говорит мне мама, — а ты всегда летишь, ничего не разбираешь.
— Нет, этому, — отец подчёркивает это слово. — Научить трудно. Это искра. А чего «искра» не будем говорить.
Потом мы, дети, перебираемся в кухню, и начинается потеха: мы играем в прятки. Лёля прячется за дверь и выскакивает на нас, когда мы ее увидим, забирается в глубину висящей на вешалке одежды, и мы её едва находим: она ухватилась за вешалку, подтянулась и повисла, подобрав ноги.
С хохотом мы вскакиваем обратно в комнату; раскрасневшаяся Лёля догоняет Дуняшу, и они, дружно обнявшись, валятся на сундук. Никогда я не думала, что может быть так весело. Я уже слышала от мамы, что Клавдичка приедет и поживёт у нас, и у меня пробуждается надежда, что Лёля тоже останется с нею.
Стучат в дверь. Мы с Дуняшей и Митюшкой, всей гурьбой, отворяем: наверно, пришёл дядя Пётр. Но на пороге стоит неизвестный человек с тёмной бородкой и держит за руку маленького, мне по плечо, мальчика.
— Клавдия Николаевна приехала? — спрашивает он и вдруг замечает Лёлю. — Лёлюшка, девочка, здравствуй! Ты меня не помнишь?
Он обнимает её, смотрит ей в лицо и, подняв руку, закрывает ею свои глаза. Мама, отец, Клавдичка — все выходят в переднюю. Отведя руку от глаз, высокий человек снимает шляпу, обнимает тётю Клавдичку, здоровается с мамой и всё глядит на Лёлю.
— Нет, как похожа, как похожа на Катю! — говорит он.
Мальчик Витя стоит молча, он ещё совсем маленький и не знает, что ему делать. Лёля и Дуняша бросаются раздевать его.
Все сидят за столом, пьют чай и разговаривают про лёлиного отца.
— Что же он сам не приехал? — спрашивает лёлин дядя. Он брат умершей лёлиной мамы. Лёля будет у него жить и учиться.
— Нельзя же, он под надзором полиции! — отвечает Клавдичка, передавая ему стакан чаю.
— И долго это будет? — неприязненно спрашивает лёлин дядя.
— Это будет всегда, — отвечает густым голосом Клавдичка. — Пора вам его знать.
— Да, знать-то знаю: сестру погубил, сам не умеет жить. И остался одиноким.
— Не будем спорить, — говорит Клавдичка. — Есть разное понимание жизни. Да он и не одинок. Я никогда его не оставлю.
Лёля уже возится с Витей, и он доверчиво смотрит на неё; удивительно, но она всем нравится!
— Я взял с собой Виташку, чтобы через него скорее найти общий язык, — говорит лёлин дядя.
Клавдичка, усмехаясь, смотрит на него. Когда Лёля не совсем охотно уходит со своим дядей и Виташкой, а за ними убегают Дуняша и Митюшка, мне кажется, что всё опустело вокруг.
