— Вот, Грунечка, я привезла Лёлю к родным, надо же учить девочку: исполнилось десять лет! — И строго: — Что такое, Лёля, ты не можешь сначала раздеться, а потом войти?
Девочка раздевается, и вот она вошла.
Смелое круглое личико осматривает нас всех, и глаза её с лукавством останавливаются на Дуняше и Митюшке. Она проходит мимо нас, чтобы поздороваться с мамой, и по дороге пальцами щёлкает Митюшку по лбу. Он конфузливо улыбается и отстраняет голову, но не обижается. Кажется, эта девочка может делать всё, что ей вздумается!
— Лёля! — укоризненно говорит всё замечающая Клавдичка и обращается к отцу: — Вы знаете, Саша, перед вашим переулком она отстала от меня, хотела подобрать какую-то кошку, которая в этом вовсе не нуждалась, и когда я сказала, что ухожу, нарочно задержалась, чтобы я беспокоилась. Но, — Клавдичка смеётся и хорошеет, — этого она не дождётся, я не умею напрасно беспокоиться, если вижу, что у человека есть голова на плечах. Конечно, я пошла спокойно вперёд.
— Значит, у меня есть голова на плечах? — звонким голоском говорит Лёля, повёртываясь к нам и морща свой гладкий лоб. — Вот и прекрасно!
Никогда я не слышала, чтобы дети так разговаривали со взрослыми, и догадываюсь, что девочка «представляется» перед нами. Мы, трое, сидим, как очарованные, и кажется, Дуняше и Митюшке так же нравится эта девочка, как и мне. Мне она кажется совсем большой; а она, как только что сказала Клавдичка, всего на три года старше меня, Дуняше она почти ровесница. Но Дуняша против неё кажется маленькой, робкой и даже некрасивой.
— Девочки, а во что вы играете? — спрашивает Лёля, подходя к нам, поднимаясь на носки и снова опускаясь.
— … Замечательные способности… — слышу я краем уха густой голос Клавдички. — Негде совершенно учить, нужен рояль, учитель… да многое нужно.
Клавдичка машет рукой и закуривает вынутую из коробочки папиросу. Женщина — и курит! Это очень удивительно.
— А он? — спрашивает отец.
— Работает один, тянет, как вол. На приём к нему за двадцать вёрст идут. А то сам пойдёт: ломит по грязи, по любой погоде; чуть не замёрз в степи прошлую зиму. Ноги отморозил, едва оттёрли… Любят его.
— Не женился ещё?
— Ну, едва ли женится: однолюб. Не надышится на неё! Это же форменный портрет матери! — Клавдичка показывает глазами на Лёлю, оживлённо рассматривающую мою куклу Марфушу. Вот интересно: девочка рассматривает чужую куклу, но как она это делает! Она приподнимает Марфушу над собой, заглядывает ей в курносенькое лицо, кивает ей и говорит: «Здравствуйте, Марфуша! Какие у вас растрёпанные волосы!» Марфуша кланяется ей и… тоненьким голосом отвечает: «Моя мама меня не причёсывает и не одевает…»
— Это правда? — спрашивает меня Лёля взрослым тоном и качает головой на мою нахмуренную физиономию.
— Видите, Марфуша мне сказала при всех, она не жаловалась, но правда, со своей дочкой вы обращаетесь… как мачеха.
Лёлино выразительное личико чуть-чуть омрачается, она садится между ними, отодвигая Митюшку, и он радостно уступает ей место. Болтая длинными ногами и стукая башмаками о край сундука. Лёля говорит:
— Мачеха — это когда у детей не родная мама, а чужая. Моя мамочка умерла, я её даже не помню. Тогда была какая-то тяжёлая болезнь, и мамочка вместе с папой лечили людей. Мамочка заразилась и умерла. Но папа сказал, что «никогда другая мама не войдёт в наш дом»…
— А Клавдичка кто?
— Тётя Клавдичка — это тётя Клавдичка! — уже смеётся Лёля. — Она папина сестра, только не двоюродная, а родная. И как-то так выходит, что я тебе тоже какая-то сестра… А что вы сейчас делали? — спрашивает она Дуняшу.
— Нам её папа сказку рассказывал про Василису Прекрасную, — отвечает Дуняша.
— А ты чего сидишь так смирно? — Лёле надо всех расшевелить, она взъерошивает митюшкины волосы и задумывается. — Мы тебя сейчас женим на Марфуше! — решает она. — Я видела, как справляют свадьбу. Это очень интересно!
— Не хочу, — отнекивается Митюшка, но Лёля сажает Марфушу рядом с ним, отходит немного, смотрит и вдруг бежит к маме.
— Тётя Груня, — говорит она, — нам надо подвенечное платье. Что можно взять?
— Возьми вон кисейную занавесочку…
Лёля деловито берёт из стопы только что выглаженного мамой белья занавесочку, говорит, что она «годится», и прикладывает её к марфушиным волосам. От тяжести занавески парик Марфуши, давно уже отклеившийся и надеваемый, как шапка, слезает совсем и обнаруживает круглое, срезанное отверстие в пустую марфушину голову. Там виден валик с грузиком, соединяющий оба глаза. Когда-то она с помощью этого валика могла закрывать и открывать глаза, но это было давно, и сама Марфуша не помнит, что у неё было это свойство; теперь в ней что-то испортилось.
— Да, — говорит Лёля. — Это теперь уже не Марфуша, а грудной ребёнок: уа-уа…
И, смешно сощурившись, она подхватывает Марфушу, закутанную в занавеску, качает её, как ребёнка, и поёт, обращаясь к Мите:
Митенька, душенька,
Где твоя Марфушенька?..
— Лёля! — говорит от стола тётя Клавдичка. (Раз Лёля назвала мою маму тётей, наверно, мне надо так называть Клавдичку!). — Пошли бы вы хоть в кухню, ведь невозможно разговаривать.
