Рис - [69]

– Старый хрыч пару дней не протянет, – усевшись на корточки, хмурый Ми Шэн окроплял красным уксусом тело папаши.

Чай Шэн, с отвращеньем взирая на дряблые мускулы, струпья и белые язвы, внезапно хихикнул:

– Вонища! Дерьмо лучше пахнет.

Ци Юнь подняла с очага металлический чайник, притронулась к стенке и тут же отдернула палец... А, впрочем, У Лун без сознанья: ему всё равно. Лишь таким кипятком вонь от тела отмоешь.

– Кто плеткою хлещет меня? – пробудившись под жгучими брызгами, тот обхватил свою голову с жалким беспомощным видом.

– Не плеть это: просто вода. Я обмою тебя.

– Я не вижу. Ты что, кипятком обмывать меня вздумала? Плетью и то не так больно, – У Лун испустил долгий вздох. – И не надо меня обмывать. Я так просто не сдохну. Меня не убить...

– Так чего же ты хочешь?

– Домой, – широко раскрывая глаза, У Лун словно пытался взглянуть в лица членов семьи. – С меня хватит. Я должен вернуться в селение Кленов и Ив.

– Очумел? Даль такая. А если в дороге помрешь?

– Наплевать. Тебе было всегда наплевать: жив ли я, или мертв. Ныне что всполошилась?

Подумав немного, У Лун наказал:

– Ты сходи на вокзал и скажи, чтоб товарный выгон для меня заказали. Железной дорогой приехал, железной дорогой вернусь.

– Точно спятил. Что «лист опадает к корням», мне понятно. Но целый вагон для двоих человек... Да ты знаешь ли сколько он стоит?

– Вагон, – его голос звучал непреклонно. – Мне нужен вагон, полный белого, лучшего риса.

У Лун смутно слышал придавленный смех: то смеялись его сыновья, потешаясь над странным, противным рассудку желаньем. Но в этом желании ключ к возвращенью домой. Ведь вагон пряных зерен – единственное, что стоит между мной и неправдой людей, между мной и напастями Неба.

Весь вечер ругались друг с другом два брата: никто не желал отправляться с отцом в утомительный, не предвещавший какой-либо выгоды путь.

– Ты не знаешь, у брата кривая нога? – вне себя заорала Ци Юнь на Чай Шэн’а. – Хромого не совестно за сотни ли[7] посылать?

Чай Шэн вытянул шею:

– Хромой? Как за бабами бегать, быстрее меня ковыляет. Я что, при разделе имущества больше его получу?

Назревал мордобой, но Ци Юнь нашла выход:

– Монета! Лицом к небу ляжет, поедет Ми Шэн. Если нет, едешь ты.

Медный грош, подскочив пару раз, подкатился под ноги Чай Шэн’у.

– Опять не везет! – чертыхнувшись, Чай Шэн повернулся к отцу, что без признаков жизни лежал на бамбуковом ложе. – Я как-нибудь это снесу. Если только найду его деньги. Где деньги его?!

– Он на них купил землю в селении Кленов и Ив. Ни гроша не осталось.

– Земля тоже деньги. Купил, так должны быть бумаги. Куда он их спрятал?

– В ларец, – мать помялась немного, но всё же сказала сквозь зубы: – Он ларчик под крышею прячет.

Чай Шэн дотемна искал ларчик У Лун’а. Забравшись на лестницу, он выбивал молотком кирпичи, но нашел только двух жирных крыс и охапку густой серой пыли. Где чертов ларец? Заподозрив обман, Чай Шэн спрыгнув с бамбуковой лестницы, в ярости крикнул Ци Юнь:

– Ты, небось, прикарманила ларчик?

– Куда мне? Ты должен бы знать его нрав: никогда мне не верил.

Ци Юнь и сама-то была в замешательстве: ясно же видела, как муж засовывал ларчик под крышу.

– Оставь, он давно перепрятал. Весь дом разломай, ничего не отыщешь. Он прятать умеет. Коль хочешь найти, так спроси у него.

 Злость сменилась отчаяньем, ибо Чай Шэн понимал, что У Лун не отдаст ему купчие вплоть до последнего вздоха. А может быть, так и умрет, ничего не отдав. Чай Шэн вышел во двор, поднял лестницу над головой и швырнул, отводя изводимое жгучей обидою сердце, на землю.

– Что это? – У Лун, приоткрыв оба глаза, внимал перестуку бамбуковых планок.

На бледном лице его в странном согласии соединились две мины: страдания и замешательства.

– Что? Я не вижу. Что это гремит?

– Это лестница. Лестницу я починяю, – Чай Шэн из желанья помучить У Лун’а повлек по земле, то дело пиная ногами, разбитую лестницу. – Шум раздражает? Так уши заткни.

– А я думал, я в поезде. Мне показалось, что рельсы дрожат...

Ночью хлынул с небес первый дождь этой осени. Ливень наполнил журчанием, стуком и гулом всю улицу Каменщиков. Из железной трубы, закрепленной на крыше лабаза Большого Гуся, хлестал мутный поток, обдававший бессчетными брызгами ветхое ложе У Лун’а. Любимое ложе. Омытые влагою планки его чуть заметно мерцали во мраке.

Ци Юнь, собиравшая сумки в дорогу, открыла тяжелые ставни. Дождь шел то сильнее, то тише, но не прекращался. Видать, до утра будет лить. Ци Юнь, выставив руку в окно, приняла на ладошку холодные капли. Ей вспомнилось вдруг, как покойница мать говорила: «Родится злодей, небо плачет дождем. Умирает злодей, небо вновь проясняется».

Заключение

Рельсы тянулись на север, в бескрайнюю хмурую даль под подернутым дымкой дождя серым куполом неба. Вокруг на ветру трепетала густая листва. Над рекой, едва черный состав неуклюже вкатился на старый паром, появилась полоска слепящего света. Пробившись сквозь строй кучевых облаков, стрелы теплых лучей вдруг ударили в водную гладь, окатив золотистым сияньем вагон с паровозом.

– Сюйчжоу[48] проедете, кончится дождь, – снизу вверх закричал машинисту паромщик.