В день, когда умер царственный батюшка, утреннее солнце висело в морозном воздухе над белой от инея вершиной Тунчишань — Горы Медной Дощечки, как желток разбитого яйца. Стоя перед Цзиньшаньтан — Залом Горного Склона, я повторял вслух утренний урок, когда из-за сумрачных зарослей молочая неожиданно вынырнула стая белых цапель. Сначала они летели у самой земли, а потом взмыли вверх и стали кружить над алой киноварью галерей и черной черепицей крыши Зала Горного Склона. Они издавали печальные крики и уронили несколько перьев. На кисти моей руки, на каменном столике, на книгах остались капли водянистого помета серо-белого цвета.
— Это птичий помет, принц, — сказал мальчик-шутун,[1] вытирая мне руку шелковым платком. — Уже поздняя осень, и принцу следует вернуться во дворец для занятий.
— Уже поздняя осень, и бедствия скоро обрушатся на царство Се, — произнес я.
Между тем в Зале горного Склона появились дворцовые слуги, чтобы доложить о кончине императора. Они были одеты в белые траурные одежды и несли знамя царства Се со знаком Черной Пантеры, а на головах у них развевались от ветра траурные ленты. За ними вошли четверо носильщиков с пустым паланкином, и я понял: это чтобы доставить меня во дворец, где я буду стоять и с теми, кого я почитал, и с остальными, кого презирал, чтобы отдать последнюю дань уважения царственному батюшке.
Покойника я презирал, хотя он был мне отцом и тридцать лет правил царством Се. Носилки с его гробом покоились в Дэфэндянь, Павильоне Почитания Добродетелей, в окружении тысяч золотисто-желтых маргариток. Вытянувшись, как кипарисы на кладбище, вокруг гроба кольцом выстроились стражники. Я стоял на самом верху ступеней, ведущих в Павильон Почитания Добродетелей — туда меня привела за руку моя бабка, госпожа Хуанфу — хотя мне очень не хотелось занимать место поблизости от носилок. Позади расположились мои сводные братья, и когда я оглянулся на них, меня встретили взгляды, полные враждебности. И чего они всегда так смотрят? Не нравятся они мне. Что мне нравится, так это смотреть на бронзовый алхимический котел батюшки-государя. Теперь именно он привлекал все мое внимание. Он стоял отдельно у стены дворца, и я ясно видел, что под ним по-прежнему горит огонь, а от эликсира внутри поднимается пар. Как раз в этот момент слуга подкладывал в угли дров. Я знал, что его зовут Сунь Синь, этот старик часто ходил по дрова на склон холма за Залом Горного Склона. Когда он заметил меня, по щекам у него покатились слезы. Он встал на одно колено и указал тесаком для колки дров куда-то в сторону от дворца, туда, где лежало царство Се. «Уже поздняя осень, и бедствия скоро обрушатся на царство Се», — молвил он, как говаривал не раз.
Ударил большой колокол при входе, и все стоявшие перед Павильоном Почитания Добродетелей, как один, опустились на колени. Раз они так сделали, значит, и мне надо. И я тоже встал на колени. В наступившей тишине послышался старческий, но по-прежнему твердый голос церемониймейстера:
— Покойный император оставил указ о наследовании… Указ о наследовании… Указ…
Когда рядом опустилась на колени моя бабка, госпожа Хуанфу, я заметил, что у нее с пояса свешивается нефритовый жезл жуй, символ власти. Вырезанный в форме пантеры, он касался ступеньки не больше, чем в одном чи[2] от меня, и я смотрел на него во все глаза. Протянув украдкой руку, я ухватил жуй и хотел было оборвать ремешок, на котором он висел. Но госпожа Хуанфу разгадала мои намерения. Она оттолкнула мою руку и, грозно нахмурившись, прошептала: «Внимай указу, Дуаньбай».
