Римская сатира - [84]
Неисправимый, презренный купец пахучей поклажи,
270 Ты, что доволен доставкой изюмных вин маслянистых
С берега древнего Крита, с Юпитера родины в город?
Тот, по канату ступая хоть шаткой ногой, доставляет
Этой ценой пропитанье себе, прогоняет канатом
Холод и голод, а ты безрассудствуешь ради талантов
Тысяч и множества вилл. Посмотри лишь на гавань и море,
Полное досок и мачт: ведь на море больше народу,
Чем на земле. И флот поплывет, куда б ни манила
Прибыли жажда его: пробежит он по водам карпатским
И гетулийеким, потом, далеко позади оставляя
280 Кальпу, услышит в пучине Геракла шипение солнца.
Многого стоит труда, чтобы ты возвратился оттуда
С туго набитым мешком, похваляясь раздутой мошною,
Тем, что тритонов видал и других океанских чудовищ.
Разным безумьем умы одержимы: того ужасает
Лик Евменид[385], их огонь — даже в сестриных чистых объятьях;
Этот уверен[386], быка поразив, что ревет Агамемнон
Или Улисс. Пусть он даже щадит и плащ и рубашку,
Все же опека нужна нагружающему корабельный
Трюм до отказа товаром, от волн отделяясь бортами,
290 Если причиною зол и опасностей этаких служат
Только куски серебра для надписей и для фигурок.
Тучи находят, гроза началась. «Отдавайте причалы! —
Слышен хозяина крик, обладателя хлеба и перца. —
Эта небесная темь, эта туча, что кутает небо,
Нам не грозит: это летний лишь гром». А быть может, несчастный
Этой же ночью утонет, как мачты сломаются, сгинет
В волнах, упрямо держа и левой рукой и зубами
Пояс. Но тот, вожделений кого не насытило злато,
Скрытое в желтых песках у Тага на дне и Пактола,
300 Будет доволен лохмотьем — прикрыть продрогшие чресла,
Скудной едой, как погибнет корабль и он, потерпевший,
Асса станет просить и кормиться картиной крушенья.
То, что добыто с мученьем таким, охраняется с бо´льшим
Страхом, заботой: стеречь тяжело состоянье большое.
Слишком богатый Лицин заставляет, расставивши ведра,
Сотню рабов караулить свой дом по ночам, ибо в страхе
Он за янтарь, за колонны фригийские, статуи в доме
И за слоновую кость, черепаху огромную. Бочка
Киника[387] голого не погорит; а сломается — завтра
310 Новый готов будет дом, да и старый свинцом залатают.
Уразумел Александр, увидев в сосуде из глины
Жившего там мудреца, насколько счастливей, кто вовсе
Всяких желаний лишен, чем тот, кто жаждет вселенной
И на опасность готов соответственно завоеваньям.
Нет богов у тебя, коль есть разум: мы сами, Фортуна,
Чтим тебя божеством. «Но все-таки меры какой же
Для состоянья довольно?» Коль спросят меня, я отвечу:
Столько имей, сколько просят и жажда, и голод, и холод,
Сколько тебе, Эпикур, в твоем садике было довольно,
320 Сколько еще до тебя получали Сократа пенаты.
Мудрость не скажет того, что противно бывает природе.
Если смущает тебя столь суровый пример, ты прибавишь
То, что обычно у нас: копи ты себе состоянье
В меру закона Отона о всадниках перворазрядных.
Если на это ты рот покривишь и поморщишься — что же,
Всадника ценз ты удвой, сделай трижды четыреста тысяч[388].
Если ж я пазуху все не набил тебе, все еще просит, —
Значит, тебе никогда ни Креза сокровищ не хватит,
Ни достоянья персидских царей, ни богатства Нарцисса,
330 Коему Клавдий уж так потакал и так подчинялся
Всем приказаньям его, что убил и жену Мессалину.
САТИРА ПЯТНАДЦАТАЯ
В глупом Египте чтут: обожают одни крокодилов;
Трепет других вызывает тот ибис, что змей поедает;
Образ сияет златой почитаемого павиана
Там, где стовратных развалины Фив и где раздаются
Из раздвоенной фигуры Мемнона волшебные звуки[389];
Здесь поклоняются кошкам, там рыбе речной; города есть
С культом собаки. Никто не почтит лишь богиню Диану.
Лук и порей там нельзя осквернять, укусивши зубами.
10 Что за святые народы, в садах у которых родятся
Этакие божества! Не берут там в пищу животных
С шерстью: зарезать козленка грехом почитают в Египте.
Вот человечину можно там есть. Когда о подобном
Деле Улисс рассказал опешившему Алкиною
После обеда, он, может быть, вызвал и гнев и насмешку,
Как пустомеля и враль. «И никто его в море не сбросит,
Хоть и достоин он сам настоящей свирепой Харибды,
Он, сочинитель и всех лестригонов и диких циклопов!
Право, по мне, вероятней и скал Кианей столкновенья,
20 Сцилла и даже мехи, надутые бурями, или
Что Эльпенор и гребцы захрюкали, свиньями ставши
От незаметных ударов прута волшебной Цирцеи.
Верно, считал он феаков народом пустоголовым!»
Так кто-нибудь справедливо сказал бы, оставшийся трезвым,
Или же тот, кто немного еще потянул из коркирской
Урны: свидетелей нет, — разглагольствовал он в одиночку.
Мы же о диве таком поведать хотим, что недавно,
В консульство Юнка, у стен раскаленного Копта случилось, —
О преступленье толпы, пострашнее старинных трагедий:
30 Пересмотри их со времени Пирры, — у трагиков вовсе
Не совершает народ никакой преступлений. Послушай,
Чем показало себя одичание нашего века.
Между соседней Тентирой и Омбом доселе пылает
Пламя старинной вражды: их древняя распря бессмертна,
Неизлечимою раной горя, и крайнюю ярость
С той и с другой стороны проявляет толпа, потому что
Местности обе божеств ненавидят соседних, считая
