Римлянка - [120]

— Ну и что?

— А то, что я считаю желание быть другой абсурдным… я хотела бы стать другой только в том случае, если, превратившись в другую, оставалась бы сама собою… одним словом, если бы я по-настоящему могла воспользоваться этой переменой… а быть другой просто ради того, чтобы ею быть, не стоит труда.

— Всегда стоит, — тихо заметил он, — если не для себя, то для других.

— А потом, — продолжала я, не обратив внимание на его слова, — все дело в поступках человека… ты думаешь, я не могла бы найти такого же богатого любовника, как Джизелла? Или же просто женить кого-нибудь на себе?.. Если я этого не делаю, значит, несмотря на всю свою болтовню, я этого действительно не хочу.

— Я женюсь на тебе, — шутливо сказал он, обнимая меня, — я ведь богатый… после смерти бабушки — а она, надеюсь, не заставит нас особенно долго ждать — я унаследую сотни гектаров земли, не считая загородной виллы и квартиры в городе… у нас, как положено, будет открытый дом, в определенные дни ты будешь принимать знакомых дам, мы наймем кухарку, горничную, купим кабриолет или автомобиль… и в один прекрасный день мы вдруг обнаружим — стоит только захотеть, — что мы знатного происхождения, и нас будут называть графами или маркизами…

— С тобою нельзя говорить серьезно, — сказала я, отталкивая его, — вечно ты шутишь.

Однажды мы с Мино пошли в кино. На обратном пути мы сели в переполненный трамвай. Мино собирался зайти ко мне, и мы решили поужинать в остерии возле городской стены. Он взял билеты и протиснулся вперед сквозь толпу пассажиров, загораживавших узкий проход. Я двинулась было за ним, но толпа разъединила нас, и я потеряла его из виду. И пока, прижатая к сиденью, я искала его глазами, кто-то дотронулся до моей руки. Я посмотрела вниз и увидела Сонцоньо, который сидел как раз возле меня.

У меня перехватило дух, я почувствовала, что бледнею, очевидно, выражение моего лица изменилось. Он смотрел на меня своим обычным пронзительным взглядом. Потом, немного привстав, спросил сквозь зубы:

— Не хочешь ли сесть?

— Спасибо, — пробормотала я, — мне скоро сходить.

— Да садись.

— Спасибо, — повторила я и села.

Если бы я не села, то, наверно, потеряла бы сознание.

Он встал рядом, как бы охраняя меня, одной рукой он держался за спинку моего сиденья, а другой — за спинку переднего. Он совсем не изменился, на нем был все тот же плащ, перетянутый в талии поясом, и все так же на щеке вздрагивал желвак. Я закрыла глаза, стараясь собраться с мыслями. Правда, взгляд Сонцоньо всегда был таким, но на сей раз в его глазах я прочла еще большую суровость. Я вспомнила свою исповедь и подумала: если священник рассказал обо всем в полиции, а Сонцоньо это стало известно, то жизнь моя теперь висит на волоске.

Однако не это страшило меня. Он сам наводил ужас, пугал или, вернее, гипнотизировал и подавлял меня. Я чувствовала, что не могу ни в чем отказать ему и что между нами существуют узы не любви, конечно, но, быть может, более сильные, чем чувство, связывающее меня с Мино. Он интуитивно догадывался об этом и на самом деле повел себя как хозяин. Он вдруг сказал:

— Пойдем к тебе домой.

И я тут же покорно ответила:

— Как хочешь.

Подошел Мино, которому с трудом удалось пробраться сквозь толпу, и молча встал прямо возле нас, держась рукой за ту самую спинку, в которую судорожно вцепился Сонцоньо, длинные худые пальцы Мино почти касались коротких, словно обрубленных, пальцев Сонцоньо. Рывок трамвая толкнул их друг на друга, и Мино учтиво извинился перед Сонцоньо. Я невыносимо страдала, видя, как они стоят рядом, совсем близко, ничего не подозревая; внезапно я сказала Мино, обращаясь к нему подчеркнуто громко, чтобы Сонцоньо не подумал, будто я разговариваю с ним:

— Знаешь, я вспомнила, что у меня сегодня вечером свидание с одним человеком… поэтому давай сейчас расстанемся.

— Если хочешь, я провожу тебя до дома.

— Нет… этот человек ждет меня на остановке трамвая.

Тут не было ничего нового, я продолжала приводить домой мужчин, и Мино знал об этом. Он спокойно ответил:

— Как угодно… тогда увидимся завтра.

В знак согласия я опустила веки, и он начал протискиваться сквозь толпу к выходу.

И в ту минуту, глядя, как он удаляется, я почувствовала страшное отчаяние. Сама не знаю почему, я подумала, что вижу его в последний раз.

— Прощай, — прошептала я, провожая его взглядом, — прощай, любовь моя.

Мне хотелось крикнуть ему: подожди, вернись ко мне, но у меня пропал голос. Трамвай остановился, Мино вышел, и трамвай снова тронулся.

Всю дорогу ни я, ни Сонцоньо не обмолвились ни единым словом. Я успокаивала себя тем, что священник, должно быть, ничего не рассказал в полиции. С другой стороны, немного подумав, решила: не так уж это плохо, что я встретила Сонцоньо. Мне представился таким образом случай раз и навсегда рассеять свои сомнения относительно исхода моей исповеди.

На остановке я встала, вышла из вагона и, не оглядываясь, направилась вперед. Сонцоньо шагал рядом со мною, и, чуть-чуть повернув голову, я разглядывала его фигуру. Наконец я не выдержала:

— Что тебе от меня надо? Зачем ты идешь ко мне?

В голосе его прозвучало удивление: