Резидент галактики - [26]

Порой случались и накладки. И со стороны жениха, и с противоположной. Тогда происходили грандиозные скандалы, о которых годами судачили по всему району. Случалось и так, что молодые, впервые узрев друг друга на свадьбе, расходились спустя месяц-другой после регистрации, – и тогда скандалы были еще более яростными, с дележкой подарков и злобной руганью. И все это происходило в восьмидесятых годах просвещенного двадцатого века…

Как и все девушки ее окружения, Лала страстно мечтала выйти замуж, а поскольку девушкой она была рассудительной и здравомыслящей, то давно привыкла к мысли, что до свадьбы жениха не увидит. Однако лелеяла надежду, что муж ее будет хоть и не ровесником ей, но человеком приличным и состоятельным. Красота ее того стоила. Но быть проданной маразинцу? В придачу к двум-трем его женам? Может быть, даже пойти с ними побираться?! Ни за что! Даже за миллион!

(Справедливости ради стоит сказать, что толстый Алим сватал ее не за себя, а за своего сына, владельца придорожного ресторана, хромого заику с перекошенной мордой; что давал он за невесту не миллион, а всего сто тысяч, из которых отец собирался взять только сорок, дабы никто не заподозрил его в корысти, что… Но Лала ничего этого не знала, да и не желала знать).

В три часа ночи она поднялась, оделась, пробралась в гостиную и вытащила из шкатулки деньги – двадцать пять рублей, затем беззвучно выскользнула из дома и пошла прочь. В руках она несла узелок, в котором лежало все ее имущество: смена белья, почти новая кофточка с продранным рукавом и ни разу не надеванные туфли – «лодочки».

За полчаса она дошла до шоссе, которое крутым серпантином сбегало с горного хребта. Вскоре послышалось натужное урчание мотора. И когда дорогу озарили столбы света от мощных «камазовских» фар, Лала вышла на середину шоссе и помахала рукой…

* * *

– Слышь, Мария? Я говорю, и чего это все эти девки такие красивые? Вот какую ни возьмешь красотку – дрянь! А честные девушки… Вон моя Мехри – и работящая, и характер ангельский, а на лицо – смертный грех…

Это Бог нас карает за грехи отцов-матерей. Да и толку что в этой красоте? Любить надо красу душевную. Телесная-то сойдет со временем, а душа – она вечная.

– Что верно, то верно. Да только мужики на душу-то не клюют. Они на таких вот, как эта, летят, прям, как мошки на свет.

– Дак у мужиков-то, известно, мозги жидкие. Как какую смазливую увидют – мозги у них сверху и переливаются…

– Ой, Мария! Уморила! И смех с тобой, и грех!

* * *

Город студеными порывистыми ветрами развеял остатки ее детских иллюзий. Чтобы жить в нем, одеваться и питаться не хуже других, требовались деньги, деньги и еще раз… Деньги даром не давались. Их надо было зарабатывать в поте лица. А работать Лала не умела и не любила.

В первые месяцы о ней заботился Эдик, который в ту ночь довез ее до города на своем рефрижераторе. Он же стал ее первым мужчиной, поселил у какой-то бабки, злой и ворчливой, порой подбрасывал денег. Однако он был женат, имел детей, часто и надолго уезжал. Вскоре Лала обратила внимание на Шакира, который жил в том же дворе и часто стоял в подворотне с парнями, задумчиво пыхтя приторно-сладким дымом папиросы. Он напомнил ей старшего брата – такой же рослый, резкий в движениях. У него было много золотых зубов, он хорошо (по ее понятиям) одевался и не расставался с кнопочным ножом. С ним Лала впервые изведала упоение автогонок по ночному городу, ужины в кабинах дорогих ресторанов, завтраки в кафе «Интуриста» с икрой, кофе и шампанским. Довольно быстро научилась она одеваться, пить вино и загадочно улыбаться, когда мужчины говорили на непонятные темы.

Последующие годы пролетели в ее сознании, как одна минута на экране видеомагнитофона, включенного в режим замедленной перемотки. Они слились в непрерывную, пеструю череду пьянок, забубенного веселья и плотских утех. У нее было много мужчин. Некоторые ей нравились. Некоторые – не очень. Одно время ее содержали специально для заезжих ревизоров. После ночи с ней у самого строгого законника мягчало сердце и опускались руки. «Бобику» Низамову ее так же преподнесли в подарок на ночь. Но он ею заинтересовался. Ему осточертела старая и такая же толстая, как он сам, жена, затюканная и полуграмотная. Лала также не блистала начитанностью. Но она умела дарить минуты забытья, тихую радость меценатства и уверенность в своих силах.

И все же ей не следовало напрашиваться с ним в компанию. И тем более танцевать перед этими… А, может быть, к лучшему, что так получилось? И пуля брата явилась ей справедливым возмездием?

Сознание явилось к ней с неожиданной яркостью. Она отчетливо ощутила весь ужас своего положения. Ведь теперь все все узнают, и будут тыкать в нее пальцами и плевать ей вслед…

Ей надо, обязательно надо постараться умереть… Умереть – это значит не жить, не дышать, убить свое молодое и крепкое тело, оборвать в нем все способности сопротивляться наступающему холоду, полностью отдаться пустоте и мраку… Может быть… вырвать эту трубочку, впившуюся в ее локоть, Сорвать бинты?

Приложив неимоверные усилия, Лала попыталась поднять руку, оторвать голову от подушки, но со стоном откинулась назад.