Резидент галактики - [24]

– Господи!.. Сколько нервотрепки из-за какой-то шлюхи! – устало говорит сухой женский голос. – Я на месте нашего профессора даже руки об нее марать постеснялась бы!

– Ой! Что это ты такое говоришь, Мария! – нервно восклицает другая женщина.

– А что? – удивляется первая. – Ее из бардака привезли в чем мать родила. Пришил, значит, какой-то хахаль…

– Да не хахаль, говорят, брат родной!

– А если брат, то правильно и сделал! Я бы своими руками таких стреляла…

И все это о ней? О ком же еще? Все правильно. Это она… Она. Как ее угораздило остаться в живых? За что ей такое наказание?..

Пулю, разворотившую ее молодое тело, Лала приняла с благодарностью. В следующее мгновение после выстрела она услышала шум и свист в ушах. Неведомая легкость наполнила все ее существо, устремившееся в глубочайшую черную пропасть. Она долго и стремительно летела в небытие, отрешась от всего земного. Тогда же перед глазами ее широко распахнулась вся ее короткая, бессмысленная жизнь.

Неведомо, в силу каких генетических причуд в далеком горном селении появилась на свет голубоглазая, златоволосая девочка. Ее мать отродясь родительский и мужнин дом не покидала. Блондинов в окрестностях также не попадалось. Может быть, незадолго до конца нашей эры легионер из Помпеева войска заночевал в кибитке ее пращуров, и след тех смутных времен возродился спустя две тысячи лет? Или неожиданно подала о себе весть какая-то клеточка из древнего племени ариев, еще ранее кочевавших по этим местам? Неизвестно. Генетика – наука, имеющая не только множество правил, но еще и большое количество исключений.

Лала была упрямым, капризным, донельзя избалованным ребенком. «Ягодка! Пампушечка моя! Солнышко мое!» – звала ее мать. «Золотая моя розочка!» – приговаривал отец, гладя ее по русой головке. В школе она лентяйничала, почти не занималась, но все сходило ей с рук. Да и кто предъявляет особые требования к деревенским детям? Двоек тогда не ставили. Ставить тройки было неудобно перед ее отцом, заслуженным чабаном. Поэтому Лалин дневник украшали четверки. Не сказать, чтобы столь уж незаслуженные – язык у девочки был бойкий, ум – гибкий, память – цепкая. Чего не припомнит – заболтает и отвертится.

Мальчишки увивались за ней с малолетства. Устраивали бои, турниры, отваживались на самые невероятные проказы, лишь бы заслужить ее легкую, одобрительную улыбку.

Но мальчишки ее не интересовали. Ей больше нравились мужчины. Большие, усатые, состоятельные, щедро сорившие деньгами. Лет с двенадцати она мечтала о встрече с молодым цеховиком (в ее представлении он был в чем-то вроде прекрасного принца), который прикатил бы к ее дому на черной «Волге», поглядел бы ей в глаза с загадочной улыбкой и увез в далекое далеко, в таинственный, призрачный, манящий мир, в большой шумный город с бескрайними просторами площадей, длинными, широкими улицами, по которым движутся пестрые кавалькады автомашин, всеми цветами радуги искрятся и мигают неоновые рекламы, бродят толпы нарядных и веселых людей. Будущее представлялось ей сладко-щемящим и восторженно-упоительным сном, подобным индийским кинофильмам, которые частенько крутили в клубе (в дни, когда весенне-осенняя распутица и зимние сугробы не перекрывали доступ кинопередвижке). Индия была ее мечтой, единственной страстью и радостью в жизни. Фотографиями Раджа, Раши и Шаши Капуров был облеплен сундучок с ее приданным, которое начало копиться с момента ее рождения. Лала назубок знала тексты всех песен из кинофильмов и пела их, точно воспроизводя звуки, интонации и жесты (не беда, что смысл их был неясен). Она также умела копировать танцевальные па, много добавляя в них от себя.

Восточные танцы были ее стихией. Равнодушной ее оставлял классический балет с его холодной, отточенной грацией. Смешными и попросту бестолковыми казались молодежные судороги под рев гитар и завывание синтезаторов. Лишь испанское болеро да аргентинское танго на некоторое время взволновали ее. Но для исполнения их у нее не было ни пышных юбок, ни партнеров. И лишь в томных и неторопливых ритмах мугамов, в размеренном и гулком стуке нагары обретали плоть и кровь теснящиеся в душе девочки образы. Каждый ее шаг был шедевром, каждое движение рук – поэмой, каждый взгляд – сверканием молнии.

Она усердно занималась в танцевальном кружке при клубе, размещавшемся в старом сарае, и не прекращала занятий ни во время проливных дожей, когда нещадно протекала дощатая крыша, ни в зимние морозы, когда в «клубе» можно было окоченеть.

Заведующий был в восторге от ее способностей. Но. вероятно, его восторженность стала чересчур уж бросаться людям в глаза. Лалин старший брат, Афаз, собрал деревенских ребят, и они поговорили с заведующим по душам. После этого разговора заведующий уехал первым же автобусом, позабыв собрать чемоданы и даже не получив зарплаты.

Лале исполнилось пятнадцать лет, когда Афаз угодил в тюрьму. Уже два года прошло с той поры, как он перебрался в город и пошел работать на стройку. Погубила его выпивка. Нельзя сказать, что в селе было туго со спиртным. Водки и дешевых вин в лавке было в изобилии. Если б не они, лавку и вовсе можно было закрыть за ненадобностью. Однако в селе существовали стойкие традиции не позволявшие молодым пьянствовать на глазах у старших. Кроме того, согласно Корану алкоголизм считался мерзейшим из пороков, а законы шариата в селе чтили. Единственному деревенскому алкашу Абдулке прохожие дружно плевали вслед, но не изгоняли из деревни, ибо он был дурачком, а следовательно, «божьим человеком». В городе же Афаз оказался в общежитии, в компании молодых ребят, которые охотно угощали, но с еще большей охотой пили за чужой счет. Вечерами, после обильных возлияний, начинались традиционные «сека» или «очко» – игры, о которых приличный шулер постыдится пачкать руки. Но приличных там и не водилось. У молодого человека появились карточные долги. Все эти факторы привели к тому, что в скором времени он был арестован за попытку разбойного ограбления с применением холодного оружия.