Эти же призраки, нам представляясь, в испуг повергают
Нас наяву и во сне, когда часто мы видим фигуры
Странные призраков тех, кто лишен лицезрения света…
…Вот до чего, когда черная ночь возникает из тучи,
Ужаса мрачного лик угрожает нам, сверху нависнув…
Тит Лукреций Кар
Неожиданно среди бела дня загрохотал гром. Невесть откуда взявшиеся, сгустились тучи, сжав солнце тисками своих мохнатых плащей и отбросив на пересохшую за долгую засушливую весну и знойное начало лета землю глубокие тени. Молоковоз, весело пыливший по проселочной дороге, фыркнул и припустил быстрее. Шофер его, Юрка Юшкин, прохиндей, пьянь и проныра по прозвищу Ююка, поморщился и сплюнул в форточку. Редкие крупные капли дождя ударили по ветровому стеклу и скатились вниз, обещая серьезную грозу. Ююка включил дворники. За сорок с лишним лет бурной, наполненной приключениями жизни этот низкорослый, крепко сбитый мужичонка с маленькими, близко посажен-ными, вороватыми глазками и длинными, цепкими, крепко лежащими на баранке руками повидал немало дождей, ливней и гроз разной степени крепости. Обычно, когда на небе сгущались тучи, он презрительно хмыкал и, многозначительно ухмыльнувшись, приговаривал: «Рази ж это гроза?.. Так, грозенка. Вот, помнится, была гроза у Колоярова…» — так бормотал он и сплевывал при этом, цыкнув в зияющую дыру, нарушавшую частокол его крепких, желтоватых зубов. Однако напрасны были попытки его собеседников и собутыльников выспросить у него подробности той мифической, Ююка только шмыгал носом, да сплевывал, вспоминая свою первую и последнюю в жизни попытку связать себя узами Гименея и начать трезвый образ жизни. В тот примечательный день, лет пять тому назад Ююка ехал делать предложение Кононовой Наталье из деревни Малые Хари, что привольно расположилась неподалеку от районного цен-тра, Букашина. Строго говоря, это был уже второй его рейс по означенному маршруту: вчерашняя попытка сватовства окончилась неудачей, ибо Наталья унюхала от жениха запах спиртного и, ни минуты не колеблясь, выставила его за порог, она достаточно намучилась с бедолагой-мужем, не просыхавшим чуть ли не с рождения. И вот, в день, когда гладко выбритый, разодетый и наодеколоненный Ююка с ромашкой в петлице и при галстуке поехал женихаться во второй раз, он, размечтавшись о грядущей трезвой и сытой супружеской жизни, помял новенькую черную «Волгу» начальника букашинской милиции майора Колоярова… На память о том недоразумении и остался у Ююка выбитый зуб, отбитая почка и еще одна, четвертая по счету судимость. Потому-то, собираясь в придорожной «стекляшке» у старой Мавры и показывал Ююка дружкам своим коронный номер со стаканчиками: четыре граненых, полных первача стакана ухитрялся он опустошить один за другим, приговаривая: «Первый — по молодости, второй — по глупости, третий — за дело, четвертый — ни за что, ни про что!»
Человека, стоявшего на обочине в высокой траве он заметил не сразу, а заметив, не обратил на него внимания. Обычный ветхозаветный дед из тех, что доживали свой век в богом и людьми забытых деревнях. Ююка наметанным глазом сразу же углядел, что у ног старика не лежало ни ящика, ни мешка, ни чемодана, а это вне всякого сомнения означало, что не ехал он ни торговать на букашинском рынке, ни в отъезд к детям ли внукам, а купить себе что-нибудь мелкое по хозяйству, а, может, на почту или в поликлинику. Значит, сделал вывод Ююка, взять с него было нечего. Поэтому он и не подумал притормозить и проехал мимо, игнорируя призывные взмахи рукой и оклики.
До какой же степени Ююка был удивлен, когда неожи-данно для себя обнаружил, что автомобиль его стоит на месте, дверца — открыты, а старичок, кряхтя и отфыркиваясь, взбирается в кабину, интенсивно помогая себе толстым суковатым посохом. Самое удивительное, что при виде этого Ююка не сделал и малейшей попытки протестовать, напротив, ему даже захотелось подвезти старичка.
— До Букашина, — предупредил он.
— Подходит, милай, — согласился старичок.
— Трояк, — нахально заявил Ююка.
— Уговорились.
Издав грозный рык, машина, волочившая за собой две цистерны, резво бросилась в путь, спасаясь от надвигающейся сплошной пелены дождя. В скором времени даже дворники не спасали от потоков воды, обрушивавшихся с небесных хлябей. Некоторое время ехали молча. Все это время старик юлой вертелся на месте, пытаясь разглядеть подробности расстилавшегося вокруг ландшафта. Потом он обратился к Ююке.
— А скажи-ка мне, мил-человек, — спросил он, задумчиво накручивая бороду вокруг пальца, — скажи-ка, тут у вас ничего, часом, не… случалось?
— Чего? — переспросил Ююка.
— Ну… — старик сделал неопределенный жест руками. — Такого… Странного.
Ююка скосил на него глаза. Старичок и сам казался странноватым. Одет он был в белую суконную поддевку, перепоясанную веревочкой, в груботканном пальто ли, плаще, неожиданно вызывавшем в памяти стародавние, ветхозаветные понятия, такие, как «зипун», «шушун», а, может быть, даже «армяк». Стариковская борода лопатой росла до пояса, волосы, не стриженные, должно быть, с самой отмены крепостного права, росли привольной сивой гривой, но взгляд светло-синих, с прищуром глаз был неожиданно молодым и пристальным.
