Революция Гайдара - [157]

Э. М.: Вы хорошо помните время прихода в правительство? Насколько значимы эти воспоминания?

П. А.: 1992 год — одно из самых ярких воспоминаний моей жизни. Когда мы пришли в правительство, то попали в совсем другую среду. Это был нелегкий опыт. Мы были далеко не мальчики, вполне зрелые люди, но масштаб задач и острота впечатлений, конечно же, не сравнятся ни с чем другим.

А. К.: У меня не было такого рывка, как у Петра, который из ученого превратился в министра. Я в 1990-м стал председателем райисполкома в Ленинграде. Мне тогда было 29 лет. Все, что происходило со мной позже, было частью карьеры и имело какую-то внутреннюю логику. Глава райисполкома, замначальника управления в мэрии, потом замминистра, потом министр и так постепенно до вице-премьера… Хотя, конечно, и для меня начало 90-х — это годы форсированного взросления, и воспоминания об этом времени до сих пор очень четкие и яркие. А спроси меня, чем отличался 2004-й от 2005-го, — не отвечу.

Э. М.: В ходе интервью вы сделали для себя какие-то открытия?

П. А.: Я открыл много вещей, которые не знал тогда. И еще больше подробностей, которые заставляют по-новому оценить известные мне факты. Я, например, плохо понимал, как в 1991 году формировалось правительство Гайдара. Я только теперь оценил роль, которую играл Геннадий Бурбулис. Все знают, что он делал, будучи де-факто премьер-министром осенью 1991-го и весной 1992 года, но недооценивается его роль в приходе к власти Бориса Ельцина.

Сейчас мы говорим о декабрьских митингах, об оппозиции, и в этом контексте очень интересно взглянуть на его работу. Оппозиция до тех пор не становится властью, пока в ее рядах не появляются люди, которые борются за власть как таковую, а не за идею. Бурбулис был как раз тем человеком, который технологично боролся за власть. Я помню, как он толкал нас, молодых российских министров, на захват командных высот, когда еще было союзное правительство…

Беседы с Нечаевым и Анисимовым помогли нам понять картину того, что было в России в 1991 году, оценить риски голода и хаоса в стране, понять, какого катастрофического сценария нам удалось избежать. Беседы с Козыревым и Бейкером помогли мне понять, насколько уникальной была тогдашняя попытка интегрироваться с Западом и почему она так быстро провалилась. Наши дискуссии с Чубайсом, с Лопухиным позволили оценить роль «советской» элиты, то, как много зависело от людей, от опыта и интересов различных социальных групп. Ведь разница между Россией и странами Восточной Европы заключается прежде всего в качестве элиты. За 70 лет у нас полностью сменился управляющий класс, интеллектуальная элита большей частью интегрировалась с государством, а у них за 40 лет коммунизма сохранилась «контрэлита» — духовенство, обширная антикоммунистическая интеллигенция. В беседе с Чубайсом мы обсуждали, почему мы не стали заниматься политикой. И я еще раз убедился, что это было нашей фундаментальной ошибкой.

Почему это так важно? Сейчас ведь модно ругать либералов и «либерастов». Мы, безусловно, не были частью демократического движения и пришли к власти не как антикоммунистическая оппозиция. Мы готовились работать в советском госаппарате, делать в нем карьеру. Моделью мы видели западную демократию, но строить ее пришлось нам — людям, выросшим в советской системе. Об этом мы интересно поговорили с Сергеем Шахраем.

Кстати, в интервью с министром обороны Павлом Грачевым много просто сенсаций. Он рассказывает об армии, двух переворотах, первой войне в Чечне. Колоссально интересно! Маленький факт — Грачев получал совершенно одинаковые команды в августе 1991 года и в октябре 1993-го, в одной и той же форме, с боязнью первых лиц дать письменный приказ штурмом взять один и тот же Белый дом, и в одном случае Грачев его выполнил, а в другом — нет. Признаюсь, это мне многое объяснило и про Бориса Николаевича Ельцина, и про власть вообще. Вдумайтесь: прими Грачев иное решение в 1991-м, ничего бы сейчас вообще не было! Для меня также стало откровением, что он был противником первой чеченской кампании и что решения о вводе войск принимали совсем другие люди.

А. К.: Хотел бы добавить важную для меня историю. После этих интервью для меня стало ясно как дважды два, насколько был обречен Советский Союз. История с Беловежской Пущей — тому свидетельство. Выяснилось, что встреча трех глав государств, похоронивших СССР, — абсолютный экспромт. И при этом насколько закономерным оказался этот финал! Все равно днем раньше или позже это бы случилось. И насколько никто не хотел, чтобы он сохранился, этот Советский Союз. Его разваливали все — и местные князьки, и бизнесмены, и «красные директора», и даже внутри союзного правительства были люди, которые не хотели Советского Союза.

И не менее поразительно, как быстро люди забыли, что относительно недавно они не хотели жить в СССР! Прямая аналогия с Германией в 1918 году, когда никто в стране не хотел продолжать войну, а по прошествии всего десятка лет все орали, что доблестная немецкая армия стояла у Парижа, а жиды воткнули ей нож в спину.

Э. М.: Представьте — прошло 20 лет. Смогут ли важнейшие участники написать такую же книгу о событиях «нулевых» — о Беслане, о деле ЮКОСа, о кризисе 2008-го, о президентских выборных кампаниях?