Республика попов - [106]

Менкина заспешил на фару отдать уксус — как бы машина без него не уехала. Но не успел он дойти до фары, как его обогнал тот самый фургон — «Мичушко сам чистит, сам стирает». Машина возвращалась к шоссе, ведущему в горы. Томаш мысленно обругал шофера, что не держит слова, как вдруг тот остановился. Остановился он на углу боковой улицы, заглушил мотор и вышел, видимо, купить сигарет или газету: на углу улочки, а вернее, тесного проулка, стоял табачный ларек.

Разговаривая с продавцом, шофер все поглядывал в этот проулок. Менкина снова подошел к нему — мол, ну что ж, подвезет он его или нет? Тут шофер, будто издеваясь над ним, одним прыжком вскочил в машину, мотор запустил на большие обороты — хоть сейчас рвануться на самой высокой скорости! Однако с места пока не трогался.

Менкина — он был уже у самого ларька — увидел, как из проулка вышел знакомый человек. Менкина так и ахнул. Он узнал его, словно виделись они каждый день! Еще бы не врезалось ему в память это лицо. То же лицо! Только густые усы, закрывавшие рот, были новые.

Знакомый человек заколебался, как будто не мог решить, вскочить ли ему в машину, свернуть ли направо, а может, и налево по главной улице. Пошел налево — в том направлении, куда повернут был автофургон. Еще до того, как из проулка вышли два жандарма, Менкина сообразил, что человек-то, Лычко, угодил в западню. Он пошел за Лычко следом, словно был привязан к нему невидимыми ниточками. А тот шагал уже твердым шагом, быстро удаляясь. Может, удастся ему все же вильнуть в какую-нибудь подворотню… Однако жандармы догоняли. А шофер, сбросив газ, медленно ехал за Лычко. Теперь Томаш догадался, что шофер и Лычко как-то связаны. Но, господи, если между ними связь, отчего же Лычко в критический момент не вскочил в машину? Он явно отверг такую возможность спастись. Шофер был и впрямь парень отчаянный, готовый на все: из-под носа у них умчимся, пусть стреляют по скатам, пусть попробуют поймать! А может, он считал, что на людной улице они не посмеют…

Вдруг произошло какое-то замешательство. Кто-то преградил дорогу Лычко — так, по крайней мере, показалось Томашу, — или уж сам Лычко так рассчитал, но едва жандармы настигли его, он внезапно бросился к ним, прорвался меж ними, рассек ряд прохожих, будто пловец волны, и крикнул что было мочи:

— Караул! Убивают!

Почти одновременно — будто только того и ждал — раздался второй голос:

— Наших берут! Разбойники!

Лычко, петляя, бежал вприпрыжку — вот он шмыгнул обратно в тот же проулок. Жандармы за ним, но кучки прохожих задерживали их. Кто-то вырвал бутылку из рук Менкины, огрел ею одного из жандармов. Тот зашатался, но второй добежал до проулка. Однако прохожие столпились в начале проулка, вокруг жандарма началась кутерьма. Все же он успел выстрелить. В толпе уже шла драка, а кто посмекалистее, бросились в проулок, за ними — все кто был рядом. Все мчались проулком в открытое поле, всем вдруг пришла фантазия пробежаться.

Напрасно кричали жандармы:

— Ложись! Люди, ложись! Стрелять будем!

Их заглушали голоса:

— Наших хватают! Наших!

В одну минуту за окраиной города, во ржи, в конопле замельтешила добрая сотня людей. Кто кого ловил, или спасал — сам бог не разобрался бы. На туранской лесопилке было много рабочих, уж они-то скорее перехватали бы жандармов. А прочие от всей души желали удачи человеку, который не сдается, ускользает. Не очень-то они долюбливали все, что хоть в малейшей степени пахло этим продажным государством. В Туранах и его окрестностях рассказывали такую притчу: немцы купили дерево в словацких лесах, привезли его к себе в рейх и там наделали из него столько словацких денег, что скупили на них — это на одно-то дерево! — все леса Словакии. Тот, кто с такой находчивостью крикнул «наших берут!», был, верно, умный человек. Ничего более подходящего не мог он выкрикнуть. Известно ведь — а теперь это лишний раз подтвердилось, — что народ не любит ловить разбойников, нет, нет! Он скорее готов сцапать пандуров[17]. Не то худо пришлось бы Лычко.

Менкина, как и все, выбрался на поля через щель в заборе. Тропинка вела по задам города. Менкина пустился по ней в направлении к Жилине — каждый невольно устремляется к своему дому. Он бежал пока свет города освещал ему дорогу; потом пошел медленнее, привыкая к темноте. Он не услышал шороха и тем более не заметил бы никого, если б его не окликнули:

— Помогите мне…

Человек прятался в конопле совсем близко от тропинки. Стоя на одной ноге, он обнял Менкину за шею — не мог ступать другой ногой.

— Попали? — спросил Томаш.

— А, черт! Попали. Нет, вы подумайте! Везет нам друг на друга, пан учитель Менкина.

Прыгая на одной ноге, Лычко держался за Менкину, и так они шли — куда? Лычко, конечно, знал, потому что уверенно вел по тропинке, дока они не достигли насыпи шоссе.

— Ох, жжет, — сказал Лычко. — Менкина, оторви мне подол от рубашки, завяжи. Вот тут, на бедре.

Менкина сделал все требуемое. Стащил с него брюки — кровь все текла, липла на пальцах. Счастье, что кость не задело.

— А черт! — выругался, зашипел от боли Лычко. — Думаю, догадается, — стиснув зубы, продолжал он. — Он парень догадливый, наш товарищ Чевуля. Поднимись на шоссе, дай ему знак, что мы тут. Знаешь — фургон «Мичушко сам чистит, сам стирает».