Республика попов - [105]

Дарина — такая внимательная, к другим внимательнее, чем к себе, — пошла звать Менкину к Паулинке, но сначала заглянула к матери в спальню. Мать была одна. Распухшие руки шевельнулись поверх одеяла. Дарина вошла. Мать лежала с закрытыми глазами, но не спала. Она вся сосредоточилась на себе, на болях внутри своего тела — такими сосредоточившимися на своем животе бывают женщины на сносях. Мать проговорила далеким голосом:

— Кто там ходит под окнами?

Дарина выглянула в открытое окно. В эту минуту Томаш склонился к дикой розе, хотел понюхать, да так и не понюхал. Выпустил розу из пальцев, на цыпочках прошел дальше. Вот остановился, будто вслушиваясь в тишину дома. Как знать, что он услышал, о чем подумал, когда не стал нюхать розу. Мать уже забыла свой вопрос — кто ходит под окнами.

Дарина отправилась за отцом. Привела его, чтобы мать не была одна. И мать снова, как в прошлый раз, спросила далеким голосом:

— Ах, Янко, ты вернулся?

Мука всей жизни зазвенела в ее голосе. Слезы выступили у Дарины: вот, мать ее всю жизнь тосковала по отцу… Но мама ничем больше не показала, что рада его присутствию. Она не могла уже отвлечься от себя, от боли в себе. «Это смерть, когда человек не в силах оторваться от себя», — подумала Дарина. И все же она вышла в такой момент. Позвала Томаша, за руку взяла, повела к Паулинке. Обстоятельства были сильней ее, сильней даже долга быть с умирающей матерью.

Паулинка была уже совсем готова, она поправляла перед зеркалом платок на голове, когда вошли Дарина и Томаш.

— Я — Паулинка Гусаричка, — с некоторым вызовом сказала она. — Вы меня знаете, Менкина?

— С Паулинкой Гусаричкой когда-то мы вместе гусей пасли. Но это не вы, — сказал он. — Это не вы.

Он удивился даже. Как может такая гневная женщина, чьи глаза сверкают, как сабли, зваться Паулинкой Гусаричкой? Память натолкнула на внутреннюю ассоциацию: мать Лычкова, какой она предстала перед ними, когда они с дядей пришли к ней после смерти Паулинки. Эта женщина — смуглая, резкая, с мужеподобным черным пушком на верхней губе и черными волосками на ногах не могла иметь ничего общего с его Паулинкой. Менкина бросил наугад:

— Если вы знаете Лычкову, мать Павола Лычко, тогда и я должен вас знать.

— Я — Вера Лычкова. Скажите моей маме Лычковой, что я в другом месте сыскала себе работу. Если удастся, пусть добудет для меня новые документы. Вам, Менкина, хочу посоветовать: для верности не ночуйте дома две-три ночи. Что-то готовится. Происходят массовые аресты коммунистов. Могут взять и вас. — Она пожала руку обоим. — Останьтесь, — сказала.

Задержалась на миг у двери умирающей и вышла двором в сад.

Дарина и Томаш остались в каморке служанки.

— Где же, Томаш, проведешь ты эти две-три ночи? — спросила Дарина.

— Неважно…

— Что ты говоришь? Мне это очень важно, я хочу знать, где ты и что делаешь. Понимаешь, я предложила бы тебе ночевать у нас, а вдруг придут с обыском?

Томаш сказал, что переспит где-нибудь на сене.

— Ах, — вздохнула Дарина и ничего не сказала.

За стеной умирала мать. Дарина, удивляясь, подумала: что же это делается? Ох, эти обстоятельства! Обстоятельства не должны быть сильнее нас…

— Погоди, Томаш, — сказала она и убежала, оставив его дожидаться.

5

Совсем уже свечерело. На главной улице Туран кучками стояли люди — как обычно в субботу. Юноши, девушки прогуливались целыми рядами.

Идет по главной улице Менкина, размахивая пустой бутылкой. В эту бутылку он купит уксусу. Удивительно удачным вышел его первый визит на фару. В силу самых разных причин, случайностей, обстоятельств пан фарар попросил пана учителя — не будет ли он столь исключительно любезен, не сходит ли в лавчонку за уксусом. Пани его полегчало — просит она, чтоб ей руки вытерли уксусной водой.

Менкина отправился с радостью. В душе он был уверен, что они с Дариной понимают друг друга. В лавке ему налили уксусу, и когда он снова вышел на улицу, то заметил, как со стороны гор по шоссе приближается черный автофургон, по ошибке его можно было принять за погребальную машину. Возле лавки фургон развернулся и задом стал въезжать во двор. Менкина прочитал рекламную надпись на кузове «Мичушко сам чистит, сам стирает» и сообразил, что хорошо бы доехать на этой машине до Жилины, — в Туранах он еще не нашел ночлега. Шофер завел машину в самую глубину двора, к сараю, вышел из кабины и стал открывать маленькую дверцу в воротах сарая. Дверца не открывалась. Шофер плечом навалился на ворота, они не поддались. Сарай был надежно заперт. Шофер растерянно огляделся, злобно дернул висячий замок. Менкина слышал, как стукнулся замок об дверь.

— Не подбросите меня? — спросил Менкина.

Шофер смерил его злым взглядом, но тотчас согласился:

— Пожалуйста. Только дорого возьму — как в экспрессе.

Конечно, только гораздо позже Томаш понял, как хорошо все было продумано. С поля можно было незаметно скользнуть через сад и сарай прямо в закрытый фургон. При минимальной осмотрительности никто не заметит «зайца», даже если бы его нарочно подстерегали. Однако на сей раз по какой-то причине вышла осечка. Сарай оказался запертым на замок, двор же обстроен со всех сторон, войти в него можно только с улицы, через ворота, каковым путем и ходят все те, кому незачем прятаться. Продумана была не только система тайных перевозок, но и шофера подобрали подходящего — отчаянного. Его, как оказалось, не так-то легко сбить — не сбил же его Менкина своим предложением. Ведь обстоятельства-то были тогда таковы, что шофер вполне мог заподозрить в Томаше ту самую ищейку, которая идет по следу.