Республика попов - [103]

А Томаш не знает об этом. Просит Дарину извинить ему грубость, обиду. Но она не остановится, слова не вымолвит, даже не взглянет в его сторону. Трудно бывает объяснить, почему человек вел себя неподобающим образом, но еще труднее сделать это на ходу, когда к тому же вас то и дело толкают прохожие. Менкина совсем сбился, поспешая за Дариной. Так добрались они до вокзала и на перрон вышли. Вот уж и поезд подошел, а Томаш даже того не добился, чтобы Дарина остановилась, в глаза ему посмотрела.

Дарина поднялась по ступенькам, скрылась в вагоне. Тронулся поезд, беря разбег, а Томаш стоит, как вкопанный. Только сейчас выглянула Дарина из окна. Он взбросил к ней руки — остановись! Дарина помахала ему — кажется, улыбнулась!

Томаш вскочил на ходу, схватился за железные поручни. Дарину нашел в небольшом купе второго класса.

Все было, как год назад. Тогда их обоих сорвало с места силой обстоятельств. Теперь — тоже. И Дарине не могло не вспомниться, что было год назад, когда они с Томашем так неожиданно сорвались в Тураны, к ней домой. В тот день Эдит вернулась из Братиславы, ей предстояло выйти замуж за Лашута… Дарина разом стирает все, что было меж ними дурного: обе руки ему подает. Он жарко целует обе по очереди и больше не выпускает. Держась за руки, пристально оглядывают они друг друга. У Томаша ссадины на лбу и носу, он очень исхудал, на похудевшем лице до последней минуты лежало злобное выражение — так бы и рвал зубами! Да и как ему было не беситься! Теперь Дарина все понимает. Высоко ходит грудь ее под белой блузкой. Сладкое что-то собирается во рту, в мыслях у Томаша. Дарина стала полнее, мудрее. В глазах, на губах у нее — несказанная нежность. Умиленная от сочувствия к самой себе: у-у, как глядит на меня, голодным волком глядит на меня исподлобья, а я изволь все понимать… Но ты женщина и должна понимать все. Дойдя до такой мысли, Дарина села прямее, будто поправилась в седле. Вдохновение разом подхватывает обоих, каждый из них вдохновляет другого, погружается в душу другого и купается, нежится в ней.

Поезд громыхнул над Вагом, с моста влетел в туннель. Томаш, как рыба, раскрывает рот — беззвучно скандирует: «Дарина, Дарина, Дарина». Целует ей руки, кладет на колени ей голову. Она на летучий миг касается грудью его, в волосы целует. И прежде, чем свету дневному ослепить их, берет его голову в свои ладони, приподымает. Но и тогда, когда ударил свет, не открыли они глаз. Погруженные теперь в себя, в собственную темноту, пристально, чувством оглядывают друг друга, как раньше — зрением. Сейчас они стали близки. И когда нырнули в следующий туннель, Дарина промолвила:

— Томаш…

С удивительной тонкостью чувства дала она этим понять, чтоб он не склонялся к ней больше, руки бы не целовал. Такое бывает однажды в жизни, а туннелей — сколько угодно.

Вот и Врутки. Здесь год назад оторвали их друг от друга. Это было их прошлое. Они даже не двинулись к двери. Ждали только — скорее бы поезд тронулся дальше, оставил все это позади. Дарина сказала:

— Томаш, я даже не представляю, что будет с нами.

Это прозвучало из самой души ее, печально-задумчиво. Нет, все-таки Томаш прав. Что ж, так ее воспитали: порядочная девушка должна взвесить все обстоятельства, прежде чем обещаться мужчине…

— Ну да ладно, Томаш, ладно, — добавила Дарина смело, решительно. — Терзаться не будем. Честное слово, я не рассчитываю чувства, как порядливая хозяюшка, — без всякого упрека говорит она. — Время теперь такое… Многие живут сегодняшним днем. К этому тоже нужна ведь привычка. Знаешь, у нас служит одна женщина, я от нее переняла.

Обоим вдруг страшно захотелось узнать, как жили они все это время, что испытали с тех пор, как их разлучили. А поезд приближался к Туранам. Заботы и опасения охватили Дарину.

— Еще расскажи мне, пока мы вдвоем…

— Нет, ты расскажи, как ты с тех пор…

— Что же тебе еще рассказать? — спешила Дарина. Кто услышал бы их, подумал бы, они расстаются. — Трудно мне было. Но ничего. Было бы еще труднее, если б не Паулинка Гусаричка.

— Что? Паулинка Гусаричка?

— Она у мамы сиделкой, очень хорошо за ней ухаживает, как за родной матерью, — торопилась Дарина заслонить словами имя, выскользнувшее невзначай. — Мы уже не собираемся как прежде — ни в учительской, ни у Ахинки, вижусь я только с Франё Лашутом.

— С кем?

— Да с Франё. Не знаешь? Он, как и ты, был арестован. Но появился раньше тебя. Зашел ко мне в гимназию. Наверно, ты слыхал, он теперь торгует вразнос. Довольно часто к нам на фару приходит, книги предлагает. Папа считает своей обязанностью всякий раз купить у него что-нибудь. Бедняга! Он ведь этим только и кормится.

— Не нравится мне этот Лашут. Не верю я ему. И ты будь с ним осторожнее, — быстро проговорил Томаш. Он хотел говорить совсем о другом, но Дарина настаивала: скажи да скажи.

Томаш рассказал ей обо всем, что случилось с ним, когда он вышел из тюрьмы. Облек словами свое подозрение и сам на себя рассердился, зачем не предупредил хотя бы Лычкову мать.

Пока они вели разговор не о том, о чем бы хотели, поезд подошел к Туранам. Тогда Дарина сказала:

— Я думаю, Томаш, тебе бы лучше вернуться сейчас. После мы все друг другу доскажем…