Решающее лето - [37]

По лестнице быстро сбежал Крендалл.

— Какого дьявола ты вмешался? Он совсем готов был купить.

— Если я и продам что-нибудь этой семье, то только лично Чармиан и тогда, когда она сама того захочет.

Он посмотрел на меня, соображая.

— А, понятно. Ну разумеется. Только не понимаю, при чем тут твои личные дела? Ты же сам поучал меня и говорил, что, если я хочу аккуратно платить за аренду галереи…

— Кстати, как ты решил с Бонингтоном?

— Аминь! — глухо, как разбитый колокол, пробасил Крендалл. — Дал согласие, пока тебя не было. Теперь мне такой шедевр не заполучить никогда. Слушай, Клод, а твой зятек сильно под парами. С ним это часто случается?

— Что ты! — фальшиво возмутился я. — Первый раз вижу его таким.

Вошли трое, должно быть только чтобы укрыться от дождя, ибо они бесцельно бродили по залу, целиком поглощенные своим разговором, и едва смотрели на картины.

Я был подавлен и полон безразличия. Этот зал, окна с потоками дождя, пепельница, полная окурков, ковровая дорожка со следами растоптанного пепла от сигарет — все вдруг показалось мне серым и тоскливым. Я подумал об Элен и вдруг почувствовал, что вспоминать о ней мне неприятно.

Глава шестая

Мысль о том, что я влюблен в Элен Эштон пришла мне в голову задолго до того, как это действительно случилось, и настолько овладела мной, что вытеснила на время все остальное. Я всецело был поглощен ею, и все реально существующее — события и вести из внешнего мира, новости, почерпнутые от Крендалла или из газет, — почти не доходило до моего сознания, словно все это излагалось на чужом и непонятном мне языке.

И все же жизнь настойчиво вторгалась и давала о себе знать, как весна, которая не может не прийти, несмотря на затянувшуюся зиму, когда каждый новый день кажется бесконечно длинным и тоскливым. В Европе бок о бок уживались роскошь и нищета, обжорство и голод; в Англии однообразие и рутина, если они принимали форму политического направления, вызывали негодование и протест, но во всех остальных случаях стоически переносились. В эту весну мир, казалось, устал: бесцветными стали и лица людей, и газетные новости.

Ощущая это, я, однако, верил в перемены, хотя чаще, поглощенный собственными переживаниями, был глух ко всему, как глуха была, должно быть, ушедшая в свое горе Чармиан.

Я как-то спросил ее, сильно ли пьет Эван.

— О, — заметила она небрежно, — это уже прошло. Был короткий период.

— Когда он начался?

К моему удивлению, она ответила:

— Незадолго до Нового года. — И плотно сжала губы, дав понять, что разговор этот ей неприятен.

Затем она сообщила мне, что миссис Шолто, возможно, совсем переселится к ней.

— Ты не выдержишь этого! Ты сама знаешь. Она сделает твою жизнь невыносимой.

— Теперь она может сколько угодно становиться между мной и Эваном, — заметила Чармиан с горькой усмешкой, — пропасть и без того слишком глубока.

Когда я спросил, чего ради она решила осуществить этот свой безумный план, она просто ответила, что миссис Шолто более не в состоянии оплачивать свою квартиру.

— Она не может позволить себе таких расходов. Все ее сбережения уходят на содержание квартиры и прислуги.

— Она может поселиться в пансионе или еще где-либо.

— Не будь таким бессердечным, — упрекнула меня Чармиан.

— Пансионы созданы для таких, как миссис Шолто, старух, живущих воспоминаниями о былых временах. Они кишмя кишат дамами, ненавидящими евреев, негров, индийцев, профсоюзы и собственных невесток. Да она будет просто счастлива там.

— Зато Эван не будет счастлив, — быстро ответила Чармиан. И, взяв охапку только что проветренного постельного белья, она направилась в детскую. Я последовал за нею. Убирая детскую, взбивая матрасик в кроватке Лоры и вытирая влажной губкой невидимую пыль на стенах, она продолжала убеждать меня — Она мать Эвана. Я понимаю, что ты многого не можешь ей простить из-за Хелены, но я отняла у Эвана почти все (разумеется, она имела в виду прежде всего самою себя) и теперь должна дать ему хоть что-нибудь взамен. А ему нужно только одно: чтобы у его матери был дом.

Она убеждала меня быть более терпимым и снисходительным; я должен понять: нелепо требовать людей, привыкших к комфорту, чтобы они смирились с иным образом жизни.

— Ты, конечно, скажешь мне, что она всегда жила за счет других и что ей не мешает самой побыть в их шкуре. Я видела дом, который она сдает, он в ужасном состоянии. За все это время она ни пенса не дала на его ремонт. Но она не считает это преступлением — бизнес есть бизнес.

— Тогда дай ей возможность хотя бы сейчас уразуметь кое-что.

— Ты способен сочувствовать только хорошим людям, — рассердилась Чармиан, с силой задвигая ящик комода. — Им легче, когда они попадают в беду, потому что у них совесть чиста. А я вот могу сочувствовать плохим.

— Ты же сама только что сказала, что она не способна испытывать угрызения совести.

— Да, это верно, всю свою жизнь она была дурным человеком и не сознавала этого — как мольеровский герой, который и не подозревал, что всю жизнь говорил прозой. И теперь она в отчаянии оттого, что судьба так жестоко обошлась с ней.

— Следовательно, есть три категории мучеников. Праведники, незаслуженно наказанные, грешники, заслуженно наказанные, и грешники, не ведающие, что творят, и тоже, по их мнению, незаслуженно наказанные.