Решающее лето - [35]

За все время я лишь трижды видел улыбку на ее губах, но это была неожиданно искренняя и щедрая улыбка, идущая откуда-то изнутри, будто Элен тихонько и незлобиво подтрунивала над собой. Я подумал о ее муже; когда он погиб, ей было не более двадцати двух. Какой была она в свои двадцать два года, прежде чем окончательно сформировалась в ту Элен, которую я знаю теперь? Когда надела на себя эту личину строгости? Какую прическу носила тогда? Какие из мелодий, которые мы с Наоми и Джоном припоминали, пробудили в ней горькие воспоминания о любви и поражениях?

Я долго думал о ней в тот вечер, а затем необъяснимо легко забыл.

Утром я получил письмо от Хэтти Чандлер. Оно было на четырех страницах. Мне казалось, ее письмо должно обрадовать меня. В действительности же я обрадовался ему не более, чем обрадовался бы, скажем, письму Крендалла. Письмо было живое, остроумное, написано в шутливо-дружеском тоне, однако с прозаической припиской. В ней-то и заключалось то главное, что она хотела сказать:

«Я не забыла о посылке, а вы не забывайте об обещанном обеде. Не забудете? Только посмейте!»

Мой ответ был вежливым и осторожным. Я мог припомнить, как была одета Хэтти Чандлер, помнил даже цвет ее волос, но я решительно не помнил ее лица.

Элен Эштон снова завладела моими мыслями, когда я неожиданно увидел ее во сне. Этот сон мог означать и все что угодно, и ровным счетом ничего. Он снова заставил меня думать об Элен. Почти все утро я представлял себе, как она вдруг появляется в галерее (мог же в ней, например, неожиданно пробудиться интерес к искусству), и настолько увлекся этим, что почти уверовал, будто так оно и будет. Ощущение того, что она живет со мной в одном мире, в одной стране, в одном городе было настолько острым, что я не мог себе представить, что она не испытывает сейчас того же. Не может быть, чтобы и ей не хотелось меня видеть.

Крендалл, получивший предложение от комиссионера с Кондуит-стрит продать картину Бонингтона, злился, что я совершенно безучастен к решению такого важного для него вопроса.

— Да перестань ты витать в облаках и скажи мне наконец, что ты думаешь об этом предложении! Ведь я могу получить раз в восемь больше того, что заплатил за нее. (Он всегда безбожно преувеличивал, ибо был не в ладах с арифметикой, но неизменно гордился результатами своих подсчетов.) С другой стороны, мне, возможно, никогда уже не купить такой картины. Она мне чертовски нравится, а я суеверен. Может, она принесет счастье. Как ты думаешь?

— Не знаю. Решай сам.

— Он требует, чтобы я дал ответ сегодня же. Как бы ты поступил на моем месте?

— Продал бы ее.

— Хорошо, — заявил Крендалл с самым решительным видом, — тогда я продаю. — Он спустился вниз и громко хлопнул дверью. Через пять минут он снова был в зале. — Нет, не могу. Подумай хорошенько. Ты уверен, что продал бы ее?

— Абсолютно уверен.

— Хотел бы я быть так уверен, как ты, — проворчал он и совсем убитый снова спустился вниз, а я стал с надеждой смотреть на дверь, веря, что сейчас придет Элен.

Но Элен, разумеется, не пришла. В этот день в галерее было довольно много посетителей, и Крендалл упустил покупателя, потому что никак не мог решить, продавать ли ему Бонингтона. Надо сказать, что мы оба в этот день: он — из-за своей глупой нерешительности, а я — погруженный в нелепые мечты и ожидания, — были никудышными дельцами.

К пяти часам я уже окончательно пришел в себя и смог наконец сказать Крендаллу, что если он хочет аккуратно выплачивать аренду за галерею — тысячу двести фунтов в год, — он должен немедленно позвонить на Кондуит-стрит и дать согласие на продажу картины. На это он ядовито заметил, что я вынуждаю его продавать Бонингтона, потому что из ослиного упрямства не желаю стать его компаньоном и дать ему какую-то жалкую тысячу фунтов для нашего общего дела. А кроме того, он терпеть не может, когда на него «нажимают». Так и не поняв, чего он от меня хочет, я ушел домой.

Всегда нелегко расставаться с мечтой. Она цепка, словно лишайник на камне. У меня не было никаких оснований думать, что я могу заинтересовать Элен Эштон — основанием мог послужить разве что мой собственный интерес к ней. Ну а можно ли это принимать всерьез?

Если бы головка Элен Эштон не выплыла во сне из темноты, в ожерелье из странных металлических пластин, на фоне черного бархата, словно голова манекена в витрине парикмахерской, ее образ, возможно, так же быстро стерся бы в моей памяти, как образ Хэтти Чандлер. Но во сне я ясно увидел лицо Элен — тонко очерченное, чистое и печальное, и мои руки почти ощутили нежную кожу ее щеки. Я убеждал себя, что друзья Филда не могут быть без изъянов, что где-то в ней прячется дурное, но тут же успокоил себя, подумав, что у славной и доброй Наоми могут быть хорошие друзья. Затем я подумал, что Элен наверняка обручена или по крайней мере влюблена в кого-нибудь. Но нежелание расставаться с мечтой тут же услужливо подсказало: она похожа на влюбленную.

Я попытался отыскать номер ее телефона в телефонной книге, но там его не было. Хорошо, подсказывал мне все тот же голос, а что мешает тебе позвонить ей в министерство? Послушай, не стоит делать глупостей! — тут же одернул я себя. Разыскивать приглянувшуюся тебе особу по телефонам министерства торговли — на что это похоже? Голос, смирившись, умолк, и я на время освободился от плена нелепой фантазии.