Ренуар - [47]

«Это хорошо, это очень хорошо! Очевидно, там есть недостатки, но, боже мой, конечно, это так же, как и у меня: хорошо, но полно недостатков… Ах, я представляю себе, что оба мы после смерти попадем за эти ошибки ненадолго в чистилище; но если Энгру будет дано в виде испытания исправить мою живопись, а мне — его, то держу пари, что я все-таки первый выйду из испытания…»

Но вы, мосье Ренуар, вы предпочитаете Делакруа?

Ренуар. — Да, очевидно, у меня природное влечение к Делакруа… «Алжирские женщины» — на свете нет лучшей картины! До чего эти женщины действительно восточные женщины!.. Та, у которой роза в волосах… А негритянка… Это такое негритянское движение! От этой картины пахнет пастилками из сераля; рассматривая ее, я чувствую себя в Алжире. Но значит ли это, что я не могу восхищаться Энгром?!

* * *

Ренуар решительно отказался продолжать сегодня мой портрет. Он приоткрыл газету, лежавшую перед ним, но сейчас же отбросил ее, рассердившись:

— Опять они со своим спортом! Сегодня у них теннис… Не поймите, что я специально настроен против тенниса, но мне пришлось видеть однажды молодых людей, посылавших друг другу мячи: с каким дурацким, претенциозным видом они это делали! В мое время играли в волан — грациозная игра, и, если кто-нибудь занимался игрой в мяч, он вовсе не воображал, что делает что-то необыкновенное, и отлично обходились с ракеткой в три франка. На днях сын моего друга С. просил у отца семьдесят пять франков на теннисную ракетку!.. Нет, то ли дело игра в пробку!^[72] В ней надо все время сгибаться, печень сжимается и освобождается от ядов. Но попробуйте сегодня предложить игру в пробку… Хоть бы уж девушек не сбивали с толку! На днях я писал портрет десятилетней девочки. Я пытался занять ее историей маленького горбуна, который превратился в прекрасного принца и женился на дочери короля…

«Это неправда, — сказала она мне, — для чего вы мне это рассказываете?..»

«А что же ты сама читаешь?»

«Но, мосье Ренуар, поучительные вещи: „Надгробные проповеди“ Боссюэ, „Искусство поэзии“ Буало».

Шутки в сторону, Воллар, покажите-ка мне еще эту газету; мне показалось, что перед статьей о теннисе там была еще другая, посвященная Искусству с большой буквы.

Но едва бросив взгляд на нее, Ренуар воскликнул:

— Это слишком! Проклятая мания поручать статьи о живописи авторам, обычно занятым хроникой раздавленных собак… И вот извольте им объяснить, что искусство нельзя расшифровать до конца и что, если бы оно подчинялось анализу, она перестало бы быть искусством!^[73]

Ренуар снова отбросил газету. Он не назвал мне автора статьи и, без сомнения, не полюбопытствовал и сам узнать его имя.

Я вовремя схватил лист, упавший в камин и начинавший тлеть, и заметил, что статья была подписана: Анри Бергсон. Но это имя ничего не говорило Ренуару^[74].

Я. — Вот чем вы будете довольны: я вижу в этой газете объявление о романе Анатоля Франса…

Ренуар. — Нет, он без изюминки.

Я. — Кто мне нравится — это Рони.

Ренуар. — Однажды во время путешествия я слышу рядом со мной: «Поезд здесь остановится? Мне хочется съесть пирожное».

На остановке я вижу, как говоривший возвращается из буфета. Он держит что-то подвешенное на веревочку. «Это, наверное, литератор», — думаю я, судя по его манере нести пакетик. И в самом деле, я тут же слышу: «Сюда, Рони!»

Ворчанье автомобиля. Это мадам Ренуар возвращается из Ниццы.

В тот же момент «медицина» является предупредить, что уже за полдень. Она собрала кисти и закрыла ящик с красками…

Вслед за «медициной» вошли Батистен и Большая Луиза с креслом-носилками.

— Придется как следует всмотреться в Родена, — сказал мне Ренуар, в то время как его подымали, — я уже делал кое-что с него… У него такая особенная голова…

Портрет девочки с охапкой цветов в фартуке. 1888

Я. — Фальгиер во время работы над бюстом Родена сказал: «Так трудно передать лицо, в котором одновременно есть что-то юпитерское и что-то от заведующего канцелярией».

Ренуар (служанке). — Луиза, напомните мне об этом торговце трубками, который собирался снова прийти. Еще один, который не может обойтись без моих картин! А когда я говорю тому, который его всегда приводит ко мне: «Объясните же ему, пожалуйста, что я терпеть не могу продавать…» — «О, мосье Ренуар, он такой добрый!»

«Доброта», да я прежде всего ненавижу ее… то-то будет веселье, если цены на меня начнут падать^[75]. Я представляю себе: «Этот свинья Ренуар, сколько верескового дерева^[76] я мог бы запасти для своих трубок на деньги, которые я ухлопал на его живопись!»

Глава XXIV Завтрак с Роденом

Когда мы выходили из мастерской, раздался автомобильный гудок. Это приехал Роден, сияющий, улыбающийся Роден.

Ренуар. — А, и вы тоже не могли «отделаться» от автомобиля. Это вот так же, как и я: все кричу против него, а понадобится съездить хотя бы в Ниццу, и я очень доволен, что он у меня есть.

Роден. — Это автомобиль одной из моих почитательниц — графини X…

Ренуар. — Одна из замечательнейших женщин, не правда ли?

Роден. — Редкое сочетание сердца и ума. Вот вам последняя подробность о ней: мы были с графиней в мастерской, мне подстригали волосы, мы разговаривали о том, какая осторожность необходима при реставрации соборов и вообще когда дело идет о национальной собственности. В это время входит один из моих друзей, министр, чтобы сообщить мне, что государство принимает мой «дар»…