Ренуар - [34]

…

Когда все разошлись, Ренуар сказал:

— Вот теперь я начинаю бояться… Все сходят с ума…

Я. — Однако же это верно, что они отступают…

Ренуар. — Вот потому-то как раз… Вы никогда не смотрели «Горации и Кюриации»^[59] во Французском театре?.. Правда, что это должно быть плохо сыграно!..

Я. — Но наступление русских — это не шутка! Все газеты говорят об этом с первых же дней войны.

Ренуар (пожимая плечами). — Вы только посмотрите на карту, какое расстояние надо пройти…

Совсем как мой друг Н. Вот еще кто постоянно хотел взять ружье и бежать на Берлин… Однажды, встретив его близ Оперы, я говорю ему: «Как приятно пройтись, не прогуляться ли нам в Аньер?»

«Как, вы хотите идти в Аньер пешком?»

Ренуар взялся за кисти, но он был так занят мыслями о детях, что не мог довести до конца маленький натюрморт: «Чашка и два лимона».

— Я брошу живопись, — произнес он, и рука его бессильно повисла…

Мадам Ренуар, вязавшая солдатское кашне, приподняла очки, посмотрела на мужа и молча, сдерживая вздох, наклонилась над работой. Ренуар со своей стороны, желая скрыть беспокойство, принялся за холст и, работая машинально, — в первый раз я видел его пишущим без увлечения, — стал напевать, чтобы рассеяться, одну из своих любимых арий — арию из «Прекрасной Елены». Но и это не выходило.

* * *

Между тем новости от «детворы» приходили регулярно и письма подтверждали то, что писалось в газетах о веселой жизни «Пуалю»^[60]. Так что Ренуар с женой начали приходить понемногу в себя, когда вдруг получилось известие, что старший сын Пьер лежит в госпитале в Каркассоне с раздробленной рукой.

— Если подумать о том, что еще могло случиться, то надо считать, что мне везет, — говорила мадам Ренуар, возвращаясь из Каркассона. — И если то же случится с Жаном…

Но вот, потеряв терпение от бездействия, на которое была обречена кавалерия, Жан перешел в альпийские стрелки! «Подумай, мама, теперь у меня берет…» Тот самый берет, которым так гордились «синие черти», но который не мог успокоить родителей.

А потом в один прекрасный день было получено известие, что Жан находится в госпитале в Жерардмере.

— Ну, по крайней мере, он не сильно ранен, — сказала мадам Ренуар, читая письмо мужу.

— Да, наверное, — ответил Ренуар, силясь казаться спокойным.

Свою рану в бедро навылет Жан считал пустяком. «Доктор, — писал он, — обещает мне на некоторое время небольшую хромоту. Вот удачно! Я приобретаю „офицерский шик“»! В тот же день мадам Ренуар уехала в Жерардмер.

— Вы увидите, — сказал Ренуар, — если я получу очень подробную телеграмму, это будет значить, что от меня хотят что-то скрыть!..

Была получена краткая успокоительная телеграмма, но Ренуара она ничуть не удовлетворила.

— Я уверен, что ему отрежут ногу… Что, если бы я написал Клемантелю?.. Вы смеетесь, что я прошу помощи министра торговли, чтобы запретить отрезать ногу?! Вы же отлично знаете, что в эту войну все находятся не на своих местах^[61]: директор театра — главный врач госпиталя… а доктор Абель Дежарден получил выговор от государственного секретаря охраны здоровья за то, что на одинаковое число кроватей в его ведомости отрезанных рук и ног было меньше, чем в соседнем секторе…

Спальня Ренуара была рядом с моей, и я слышал всю ночь его жалобы. Малейшая озабоченность лишала его сна, а во время бессонницы немощи особенно мучили его; это, однако же, не убивало его энергии.

В 78 лет, простонав всю ночь, он заставлял нести себя в мастерскую: работой он восстанавливал свои силы. Позвонил телефон: почтовое отделение Кань, довольно удаленное от Колетт, сообщало депешу, только что полученную на имя Ренуара. Жану сохранили ногу. Он попал в руки врачу, который предпочитал вылечивать, а не резать, не искал чинов и «плевал» на выговоры.

* * *

После всех волнений, причиненных Пьером и Жаном, в Колетт восстановилось спокойствие. К мадам Ренуар вернулась охота ухаживать за кроликами и курами. Было как раз время сбора апельсинных цветов. Я вспомнил, как Ренуар, покупая Колетт, говорил мне, что одной только продажи «цвета» достаточно, чтобы отлично прожить. Я спросил мадам Ренуар, как дела с «доходами» от имения.

— Конечно, — ответила она, — будь Ренуар моложе, работай мы в саду вдвоем… Но все-таки, как бы там ни было, я думаю, вернее всего рассчитывать на живопись моего мужа!

Глава XIX Эссой, Кань

Около 1912 года Ренуар как-то рассказывал мне о восхитительном уголке в двух шагах от Парижа.

— Но не говорите об этом никому… Это исключительное место для художника: пруд с песком вокруг, настоящим песком, понимаете, и лилиями на воде! И при всем этом почти ни души в гостинице, очень хорошей гостинице! Я буду там, как в сказке, творить шедевры!

Этот уголок, так хорошо спрятанный от всех, как ему казалось, был не более как Шавилль, место воскресных прогулок парижан. Отправившись туда, чтобы повидаться с Ренуаром, ноги которого в то время уже отказывались служить, я застал его в гостинице с такой лестницей, что утром его приходилось спускать на руках, а вечером подымать наверх, что было гораздо труднее.

У него положительно отсутствовал инстинкт комфорта, уюта. Но окружающие, по счастью, обладали этим инстинктом за него. Таким образом с 1898 года он стал собственником деревенского дома в Шампани, на родине мадам Ренуар.